Искусство жизни: Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков - [136]
Не случайно женщина, изображенная на обложке, чарующе прекрасна и одновременно предельно напряжена. Художницы своей жизни представлены в этой книге преимущественно лишь как «объекты», как «художницы без произведений», которые лишь позволяли сделать произведениями самих себя (например, Нина Петровская). Лидия Зиновьева-Аннибал, хотя и писала собственные тексты, лишь продолжала развивать идеи своего мужа, так что ее произведения настолько же ее собственные, как и чужие[753]. Для женщин – художниц своей жизни, выступающих в качестве объекта, искусство жизни является обоюдоострой формой самовыражения, шансом и опасностью. Шансом оно является потому, что дает возможность, преодолев границы телесности в тексте, по-новому распределить гендерные роли. Ольга Матич подчеркивает это на примере Зинаиды Гиппиус, которая по-новому определяет границы пола и физиологии (Матич, 1994). Так, художники-символисты узурпировали формы женского поведения, например истерию; Матич указывает в связи с этим на «феминизацию эстетического мироощущения на рубеже веков» (1999, 76). Одновременно с этим и женщина копирует мужчину, выступает в качестве «фаллической женщины» (77). Однако именно в символистской модели культуры с ее антропологической утопией преодоления границ телесности отношение к женщине отмечено амбивалентностью и, как правило, мизогинией. Женское искусство жизни становится опасным. Женщина предстает, как и во всей европейской культуре fin de siècle, в образах блудницы или святой, изображается как гротескное гибридное существо. Так, в мемуарах Белого о Гиппиус читаем:
З. Гиппиус, точно оса в человеческий рост, коль не остов «пленительницы» (перо – Обри Бердслея); ком вспученных красных волос ‹…› пудра и блеск от лорнетки ‹…› пятя пламень губы ‹…› с бобика, точно сияющих глаз, свисал камень; на черной подвеске; с безгрудной груди тарахтел черный крест ‹…›; нога на ногу; шлейф белого платья в обтяжку закинула; прелесть ее костяного, безбокого остова напоминала причастницу, ловко пленяющую сатану (Белый, 1990, 194).
В этом высказывании мы видим привычную топику из репертуара образов, описывающих женщину эпохи fin de siècle: с одной стороны, ее характеризует связь с сатанизмом и черты соблазнительницы, с другой – десексуализация («безгрудная грудь») и святость, причем то и другое Белый переводит в гротескный план. Символистское искусство жизни не позволяет женщине иметь тело, заковывает ее в статических образах, манипулирует ею, и она, делающая из своей жизни искусство, разрешает собою манипулировать. Примечательно, что у Николая Федорова в его утопическом проекте воскрешения отцов, представляющем собой экстремальный вариант искусства жизни, женщине места не находится, подвиг преодоления физиологических границ – не для нее.
На этом я обрываю свою работу, хотя она могла бы быть продолжена на другом материале – с привлечением других жанров (инсценированные диалоги, переписка, теории эроса), других эпох (постсоветский концептуализм, искусство перформанса), других национальных культур (немецкий романтизм, английский декаданс, движение польского «конца века» «Молодая Польша»). Именно в современную эпоху постпостмодерна, в условиях господства над жизнью медиальных средств, границы между искусством и не-искусством становятся особенно прозрачными, и искусству жизни угрожает опасность превратиться в явление, лишенное твердых очертаний, применимое и к поп-культуре, и к эстетике досуга, и к таким художественным экспериментам, как Body Art. Все искусство становится сегодня, кажется, искусством жизни. Но искусство – вещь опасная; перефразируя слова одного из врачей Андрея Белого, следует помнить: если ты и дальше станешь заниматься искусством жизни, тебя скоро не будет на этом свете.
Литература
Адрианова-Перетц В.П. Служба кабаку [Комментарий] // Русская демократическая сатира XVII века. М., 1977. С. 189 – 196.
Азадовский К.М., Максимов Д.Е. Брюсов и «Весы» (К истории издания) // Литературное наследство. Т. 85. М., 1976. С. 257 – 324.
Андреева И. Два Брюсова // V. Schweitzer / J.A. Taubman u.a. (Hgg.): Marina Tsvetaeva. One Hundred Years. Papers from the Tsvetaeva Centenary Symposium, Amherst 1992. Berkeley, 1994. С. 202 – 220.
Арзамас. Сборник: В 2 кн. / Под ред. В.Е. Вацуро, А.Л. Осповата. M., 1994.
Арутюнова Н.Д. Истина и правда // Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999. С. 543 – 642.
Байбурин A.K. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб., 1993.
Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. M., 1979.
Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса. М., 1990 [1965].
Белинский В.Г. О русской повести и повестях г. Гоголя («Арабески» и «Миргород») // Белинский В.Г. Собрание сочинений: В 9 т. М., 1976 – 1982. Т. 1: Статьи, рецензии и заметки 1834 – 1836. Дмитрий Калинин. С. 138 – 184.
Белинский В.Г. Разделение поэзии на роды и виды // Белинский В.Г. Собрание сочинений: В 9 т. М., 1976 – 1982. Т. 3: Статьи, рецензии, заметки, февраль 1840 – февраль 1841. С. 294 – 350.
О существовании предхристианства – многовекового периода «оглашения» Руси – свидетельствуют яркие и самобытные черты русского православия: неведомая Византии огненная символика храмов и священных орнаментов, особенности иконографии и церковных обрядов, скрытые солнечные вехи народно-церковного календаря. В религиозных преданиях, народных поверьях, сказках, былинах запечатлелась удивительно поэтичная древнерусская картина мира. Это уникальное исследование охватывает области языкознания, филологии, археологии, этнографии, палеоастрономии, истории религии и художественной культуры; не являясь полемическим, оно противостоит современным «неоязыческим мифам» и застарелой недооценке древнерусской дохристианской культуры. Книга совмещает достоинства кропотливого научного труда и художественной эссеистики, хорошо иллюстрирована и предназначена для широких кругов читателей: филологов, историков, искусствоведов, священнослужителей, преподавателей, студентов – всех, кто стремится глубже узнать духовные истоки русской цивилизации.
Коварство и любовь, скандалы и интриги, волшебные легенды и жестокая реальность, удивительное прошлое и невероятные реформы настоящего — все это история современных арабских монархических династий. «Аравийская игра престолов» изобилует сюжетами из сказок «Тысячи и одной ночи» и земными пороками правителей. Возникшие на разломе эпох, эти династии создали невиданный доселе арабский мир с новыми «чудесами света» вроде Дубая — но остались глубоко консервативными. Настоящая книга — путешествие в запретные чертоги тех, кто влияет на современный мир и чьи роскошные дворцы по-прежнему стоят на песке, нефти и крови. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».
Кит Ноэль Эмерсон (англ. Keith Noel Emerson) (2 ноября 1944 — 11 марта 2016) — британский клавишник и композитор. Наряду с Джоном Лордом и Риком Уэйкманом признан одним из лучших клавишников в истории рок-музыки. От The Nice до Emerson, Lake & Palmer — откровенная история человека, изменившего саунд рок–н–ролла.
Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».
В первые послевоенные годы на страницах многотиражных советскихизданий (от «Огонька» до альманахов изобразительного искусства)отчетливо проступил новый образ маскулинности, основанный наидеалах солдата и отца (фигуры, почти не встречавшейся в визуальнойкультуре СССР 1930‐х). Решающим фактором в формировании такогообраза стал катастрофический опыт Второй мировой войны. Гибель,физические и психологические травмы миллионов мужчин, их нехваткав послевоенное время хоть и затушевывались в соцреалистическойкультуре, были слишком велики и наглядны, чтобы их могла полностьюигнорировать официальная пропаганда.