Искусство издателя - [33]
В этом разделении – которое к тому же соответствует определенному умонастроению – тяготит прежде всего то, что оно – ложно. Очевидно, что в только что описанной мною шкале Сименона или его гипотетическое современное перевоплощение, если привести лишь один пример, следовало бы включить в высоко коммерческую зону – а значит, он бы не подлежал литературной оценке; и так же очевидно, что многих из тех, кто принадлежат к роковой категории «писателей для писателей», следовало бы автоматически отнести к литературной крайности. Это наносит ущерб и развлечению, и литературе. Настоящий издатель – а такие странные создания все еще существуют – никогда не мыслит в категориях «литературного» или «коммерческого». Если уж на то пошло, он мыслит в старых категориях «хорошего» и «плохого» (ведь известно, что очень часто «хорошее» могут не принять во внимание и не признать). И, прежде всего, настоящий издатель – это тот, кто имеет наглость утверждать, что, в принципе, ни одна из его книг не выпадет из рук любого читателя вследствие скуки или непреодолимого ощущения чуждости.
Примерно столетие назад появлялись или сделали свои первые шаги некоторые из самых важных издательств двадцатого века: Insel, Gallimard, Mercure de France. У них было два общих элемента: их создали группы друзей, которые были более или менее состоятельны – и все были отмечены некоторыми литературными склонностями; и, прежде чем стать издательствами, они были литературными журналами: Die Insel, La Nouvelle Revue Française, Mercure de France. Затем из различных групп выделялась фигура того, кто становился издателем: Антон Киппенберг, Гастон Галлимар, Альфред Валлетт. Сегодня подобный опыт был бы немыслим, потому что изменились предпосылки. Среди прочего, исчезла – или, по крайней мере, утратила тонкое и деликатное значение, которое имела прежде, – сама категория литературного журнала. Единственное периодическое издание, сохранившее несомненный авторитет и влияние, – это New York Review of Books, которое, однако, выступает прежде всего в роли журнала рецензий, а значит, не соответствует той форме, что, возможно, достигла пика совершенства около 1930 года с выходом двадцати девяти номеров Commerce под невидимым оберегающим крылом Маргерит Каэтани.
Если задаться вопросом, что так прочно объединяло эти маленькие группы друзей в начале двадцатого века, ответом будет скорее не то, чего они хотели (часто это было довольно запутанным и неопределенным), а то, что они отвергали. И это была форма вкуса в том смысле, который придавал этому слову Ницше, то есть «инстинкта самозащиты» («Многого не видеть, не слышать, не подпускать к себе – первая разумная мера, первое доказательство того, что являешься не случайностью, а необходимостью»). Речь должна была идти о действительно разумной мере, раз она доказала свою эффективность. Сегодня, по прошествии ста лет и двух поколений со времен основателя, Gallimard – первое издательство во Франции и оно по-прежнему отличается «вкусом Gallimard», который позволяет приблизительно почувствовать, может ли та или иная книга быть книгой Gallimard или нет. Даже если вокруг все изменилось, физиология вкуса, объединявшая те небольшие группы друзей, по-прежнему остается отличным противоядием в ситуации, когда некоторые издательства периодически охватывает тревога относительно собственного затухания или размывания идентичности. При ближайшем рассмотрении также обнаруживается, что, во многом, исчезла та ткань чувствительности, которая обволакивала вкус, или, по крайней мере, она стала такой поверхностью, на которой прорехи больше самой ткани. Впрочем, это не должно угнетать. Конечно, сегодня создание издательства на основе склонностей небольшого клуба друзей было бы трудной и едва ли осуществимой затеей. Но, вместе с тем, перед издательским делом – если бы оно только пожелало, если бы только осмелилось – открылись бы возможности, которых прежде не было. За последние сто лет чрезвычайно расширилась область того,
