Искажение - [17]

Горчинский запустил поиск по соцсетям, не особо рассчитывая на успех. Как и ожидалось, поиск ничего не дал. Редко когда получалось найти не то чтобы активный, но аккаунт в принципе человека такого возраста, как старуха. Горчинский решил пройтись по «Госуслугам», к чему прибегал очень редко, слишком ресурсоемким был процесс. Пока система шарила по базе данных, он стал наблюдать бабку с внуком вживую, чего не делал никогда. На телефон старухи Горчинский тоже не рассчитывал, и словно в подтверждение бабка достала из мятого пакета «Пятерочка» старенькую «Нокию»: «Он со мной. Да. Все в порядке. К вечеру будем. Да», – отчиталась старуха и бросила телефон обратно в пакет.

– Гореть, – старуха дернула внука за руку.

– Ну, ба!

Горчинский никак не мог понять, что за тряпка на старухе. То ли ветхое платье старее, чем она сама, мятое и бесцветное с еле различимыми контурами каких-то ромашек, то ли вообще ночная рубашка. С седыми распущенными волосами она смахивала на персонажа низкобюджетного хоррора.

Бабка и внук спустились в метро. Горчинский следовал за ними и, несмотря на отвращение, не мог отвести взгляд он ног старухи – той части, что не скрывало тряпье. Так бывает, когда смотришь на дохлого голубя или кошку на дороге, мешанина чувств: и жалость, и страх из-за откровенности смерти, и омерзение, и любопытство. Синие тугие вены будто были не под кожей, а поверх, Горчинскому казалось, что он видит, как по ним бежит холодная и густая от усталости лет кровь. На вид старуха была, как и полагается, сухой и хрупкой, словно доисторическая глиняная посудина, зато ноги выглядели сильными. Только в них сила и осталась, и теперь они несли ее неведомо куда – может, в последний раз, может, их силы еще хватит на обратную дорогу.

Поезд, в который зашли старуха с внуком и Горчинский, оказался одним из тех редких старых поездов, что почти невозможно поймать: где можно слышать грохот железа колес о железо полотна, где в открытые форточки врывается выдавленный из тоннеля массой поезда воздух с особенным запахом подземки – купаж из пыли, грязи и креозота, которым пропитывают шпалы. Старуха с внуком вышли на станции метро «Курская» и отправились к железной дороге. Они сразу уменьшились в масштабах вокзала, и Горчинский чуть было не потерял их из виду.

В электричке до Фрязево Горчинский уселся напротив и вперился в телефон, воткнув в уши наушники, показывая всем видом, что совершенно не интересуется своими попутчиками. Около двадцати минут они ехали молча. Старуха задумчиво смотрела в окно. Наконец, когда электричка проехала станцию Реутов, внук спросил:

– Ба, а гореть больно?

– Жить больней, куда уж больней, поверь мне, – ответила старуха.

– Гореть обязательно?

– Обязательно!

– А почему? – мальчик украдкой поковырялся в носу и посмотрел на Горчинского.

– Потому что нечего нищету плодить!

– Это как?

– Да вот так. Нарожают, а человек потом мучайся. Вот я что наделала? Вроде живи себе как-нибудь. Тяжело, да, но тяжело только мне, нет же – родила. Нищету наплодила. Маму твою родила. А она тебя, нехитрое же дело – нищету плодить. Вся жизнь – работа, работа, работа и для смысла какого-нибудь работа эта? Нет, только чтобы пожрать и есть работа.

– Ба, я не понимаю.

– А тебе и понимать не надо. Гореть, и все тут.

Оказалось, гроза не закончилась. Она спряталась за одной из московских высоток и, как только электричка отошла от вокзала, побежала за ней. Она поспешала за ней все это время и настигла, когда та вползала на платформу станции Заря. Замерла ненадолго, переводя дыхание и собираясь с силами, и как только электричка тронулась, набросилась сначала на нее, а затем и на весь видимый мир. Дождь хлестал по крышам вагонов с такой силой и остервенением, будто хотел пробить насквозь своими серебряными стрелами, превратить в дуршлаг. Не справившись с электричкой, гроза заменила во всем мире воздух водой. За окном деревья склонили головы до самой земли. Некоторым непокорным головы поразбивало молниями. И когда, казалось, наступил конец времен, и ничто и никогда уже не будет прежним – не заблестит солнце, не отступит вода, а ветер станет только крепчать, молнии будут бить все точнее и точнее, бросят колотить деревья и примутся за людей, – гроза прекратилась. Схлопнулась так резко, словно бог устал от шума и долбанул в ладоши. В электричке сразу стало душно, и Горчинский увидел, что старуха засобиралась к выходу.

Толпа спустилась с платформы и почти в полном составе выстроилась в очередь перед небольшим магазином с баннером – «Продукты». Получив заветное, люди перепрыгивали через лужи, оставленные дождем, кто-то, отчаявшись, смело шлепал прямо по ним. Город понемногу откусывал от очереди, небольшими кусочками, прятал в своей утробе людей.

Старуха жила в двухэтажном деревянном доме на два подъезда, такие называют бараками, на первом этаже. Горчинский и не думал, что подобное еще существует. Кособокий, уставший и обкусанный по углам, этот дом не только существовал, он был полон жизнью так, как бывает полон жизнью подгнивающий на жаре труп. Горчинский заметил несколько пластиковых окон, нелепо и неуместно сверкающих белизной рам на фоне сине-зеленого фасада. «Удивительно, насколько оптимистично настроенными могут быть люди. Совсем не унывают. Эти окна стоят больше, чем весь дом. Он может сложиться от крепкого порыва ветра или сам по себе от дряхлости. Но они в него верят. Вон даже спутниковые тарелки торчат», – подумал Горчинский.