Искажение - [19]

Чудовище по-прежнему стояло недвижимым. Теперь у него были руки – словно у обезьяны, ниже колен. Монструозные пальцы собраны из сотен человеческих тел. Локти из тысяч человеческих лиц. Одна рука сжата в кулак. Горчинский отвернулся от монитора. Рот стал еще больше. Он медленно пожирал сиденье за сиденьем, приближаясь к Горчинскому. Горчинский хотел поджать ноги, но не мог шевельнуться. Вот уже и ноги Горчинского наполовину во рту. Он чувствует запах гнилостного дыхания. Горчинский закрыл глаза, и в этот момент кто-то тронул его за плечо. Горчинский открыл глаза. Полицейский вежливо сказал: «Конечная, покиньте вагон». Горчинский выскочил на улицу и оглянулся. Вместо полицейского стоял человек без лица. Его безгубый рот улыбался. Горчинский сорвался с места и что было сил побежал по платформе к зданию вокзала.

Пятое окно

Горчинский захлопнул входную дверь своей квартиры, закрыл на оба замка, громыхнул второй дверью, но этого показалось мало. Он рванул в комнату, заметался из угла в угол, пытаясь сообразить, чем можно подпереть дверь. Не найдя ничего подходящего, поставил у двери стул, сел на него, облокотившись о дверь, будто ожидал, что кто-то начнет к нему ломиться. Горчинский просидел так не меньше двух часов и все это время никак не мог справиться со страхом, сжимавшим грудь. Он встал, прильнул ухом к двери, пытаясь уловить малейший шорох в подъезде или даже легкое дыхание, и, кое-как убедив себя, что за дверью никого нет, наконец отошел от нее.

Как только Горчинскому показалось, что паника прошла, новая волна иррационального животного страха накрыла его. Он бегал от одного окна к другому, выглядывая человека в шляпе или огромный беззубый и безгубый рот. Он довел себя до такого состояния, что без сил лег на пол и стал шептать: «Пускай приходит, пускай убьет, у меня больше нет сил его бояться». Это подействовало. К Горчинскому понемногу начало возвращаться самообладание. «Он может следить за мной через систему», – подумал Горчинский и, вскочив на ноги, принялся крушить дисплеи, выдирать провода с корнем; со всего маха треснул телефон об пол и для пущего результата попрыгал на нем. Воткнул нож в ноутбук и разломил его пополам, системный блок компьютера кинул в ванную, заткнул ее пробкой и включил воду.

Расправившись с техникой, Горчинский немного успокоился и попытался объяснить себе, чего он так боится. Но даже тот голос в голове, который Горчинский, как и любой другой человек с самого рождения, воспринимал как голос своего «Я», был напуганным, отчего дрожал и сбивался: «Он, оно, этот – в шляпе, кто оно? Ты странный. Только сейчас, что ли, понял – все это ненормально. Сколько дней уже творится ад, только сейчас понял. Считал, все нормально? Ты дебил, идиот, надо было сразу бежать». – «Куда бежать? От кого бежать? Все как во сне было. Может, сплю?» – «Да хоть куда бежать. Подальше от этого города. Или прекратить наблюдать. Не понимал, на что смотришь?» – «Не понимал, можно подумать, от этого, от них, от него можно убежать. Еще скажи, нужно было в полицию обратиться». Спор с голосом в голове еще больше запутывал Горчинского. Разозлившись на самого себя и на голос, Горчинский рявкнул: «Заткнись!» Голос умолк.

Горчинский просидел на кухне молча и не двигаясь до самого утра. Он ждал, когда солнце покажется из-за горизонта, надеялся, что вместе с рассветом рассеется наваждение – все окажется сном, и солнце выглянуло. Черное, как тот беззубый и безгубый рот в электричке. Черное солнце оторвалось от горизонта, и Горчинский никак не мог понять, почему становится светло, как обычным утром, почему светлеет небо от этого черного солнца. Оно восходило слишком быстро. Уже через несколько минут было почти в зените. Черное солнце напоминало Горчинскому черноту выключенного монитора, в котором можно разглядеть свое отражение. Не добравшись до зенита, солнце стало увеличиваться, пока не стало таким огромным, что стекло окна кухни Горчинского стало похоже на этот самый выключенный монитор. Горчинский сделал два шага назад. Чернота за окном моргнула, как бывает, когда нажимаешь кнопку питания на мониторе. В левой раме окна чернота исчезла, но это был не тот знакомый вид из окна, к которому привык Горчинский. Он попытался открыть окно, но ничего не вышло. Горчинский понял, что он смотрит в монитор, и в подтверждение его мыслям в правой раме окна появился еще один незнакомый район Москвы.

Горчинский сел на пол и уставился на два вертикальных монитора перед собой. Он подумал, что было бы неплохо, если бы изображение стало черно-белым, чтобы не мелькала случайная мысль, дескать, там за окном реальность. Москва сбросила с себя краски и предстала перед Горчинским в черно-белой наготе. Стоило Горчинскому подумать, что он хочет видеть, и та вселенская камера видеонаблюдения, с которой велась трансляция, послушно последовала за мыслью Горчинского. Он бродил по черно-белому центру Москвы, вниз по Тверской к Охотному Ряду, по другой стороне вверх до Пушкинской и там по Тверскому бульвару до Никитского и до Арбата, до конца старого, направо до Новинского и еще раз направо, и через новый Арбат обратно, по Воздвиженке до Библиотеки Ленина, дальше через Сапожковскую площадь в Александровский сад. Горчинский искал человека в шляпе и был уверен, что он бродит где-то здесь, но нашел его только в Камергерском переулке. Тот шел в сторону Кузнецкого Моста, и как Горчинский ни пытался забежать вперед, наблюдать получалось только со спины. Дойдя до пересечения с Большой Дмитровкой, человек в шляпе обернулся, и Горчинский увидел знакомый безгубый рот в улыбке и черные глаза без зрачков. Незнакомец махнул, приглашая следовать за ним. Мониторы окна моргнули, зарябили, изображение на несколько секунд пропало, а когда появилось вновь, Горчинский не мог определить, где в Москве находится окно той кухни, которую он теперь видит. Он пытался переключиться на общий план дома, но теперь вселенская камера его не слушалась и позволяла только немного приближать или удалять картинку.