Искажение - [18]

Старуха с внуком зашли в подъезд. Через минуту в одном из окон первого этажа зажегся свет. Занавесок на окнах не было. Вся кухня, где старуха из мятого пакета «Пятерочка» выложила на стол пачку чая и кулек с печеньем, просматривалась насквозь. Через некоторое время старуха вышла из подъезда с зеленым пластиковым ведром в руках, зашла за угол и выплеснула содержимое. Несмотря на то что Горчинский стоял поодаль, до него донесся резкий запах настоявшихся за день фекалий.

Когда бабка вернулась, на кухню вошла женщина помоложе с крашенными в светлый волосами. Нельзя было не заметить их общего сходства, и Горчинский справедливо решил, что это дочь старухи. Она что-то говорила, уперев руки в бока, и Горчинскому показалось, что она сейчас похожа на не в меру разжиревшую кобру. Бабка что-то отвечала, и Горчинский был раздосадован тем, что не может слышать разговора. Старуха подскочила к дочери, схватила за волосы и дернула с такой силой, что та повалилась на пол. Пацан, сидевший на стуле за столом и пытавшийся развязать кулек с печеньем, бросился на подмогу матери, но получил оплеуху и тоже оказался на полу.

Горчинский посмотрел расписание электричек в приложении на телефоне и поспешил на станцию. Электричка уходила через двадцать минут. Дома он кинул в рюкзак дальнобойную камеру со встроенной прослушкой по лазерному лучу. Горчинский еще успевал добраться обратно и вернуться в Москву на последней электричке. На месте он закрепил камеру на ближайшем дереве так, чтобы она могла смотреть на оба окна квартиры старухи. Горчинский проверил звук, лазер снял вибрации стекла, в квартире бормотал телевизор. Проверил ночную съемку и, убедившись, что все работает, поспешил на станцию, боясь не успеть на электричку.

Горчинский запрыгнул в вагон в последний момент и никак не мог отдышаться. В вагоне кроме Горчинского был только один пассажир. Мужчина сидел в самом начале, и Горчинский видел только его бритый в ноль затылок. Горчинский достал телефон и вошел в систему. Старуха с дочерью пили чай за столом на кухне. Казалось, между ними и не было никакой ссоры. Он приблизил картинку. Старуха ловко прихлопнула ладонью таракана, вздумавшего пробежаться по столу, и щелчком скинула на пол.

– Что молчишь? – спросила старуха.

– А что говорить, ты же опять свое заладишь, – ответила дочь.

– Конечно, а зачем нищету плодить?

– Ну вот.

– Так ответь.

– Мам, вот о чем ты вообще, а? Я когда рожала, по-твоему, знала, что жизнь вот такой вот получится? – она обвела взглядом кухню.

– Разве было похоже, что будет как-то иначе?

– Я надеялась.

– Надеялась она. – Старуха подняла с пола прихлопнутого таракана, положила на стол и щелчком пульнула в дочь.

– Ну вот зачем?

– А нечего нищету плодить.

– Ты сама, что ли, лучше? Меня зачем тогда родила?

– А я тебя рожала, когда все хорошо было. Кто знал, что целая страна исчезнет?

– Отговорки. – Дочь вскочила из-за стола, нервно прошлась по кухне и села обратно.

– Ну да, отговорки, но я уже никого не рожу, а вот ты и сынок твой обязательно продолжите.

– Да твое-то какое дело? Чего ты не уймешься?

– Такое! Прекращать с этим надо.

– Ты ненормальная! Ненормальная! Покоя от тебя нет никакого. – Дочь встала и вышла с кухни.

– Будет тебе покой, – тихо сказала старуха и улыбнулась.

Горчинский посмотрел в окно. Темень стояла такая, что казалось, будто электричка несется в открытом космосе без звезд, планет и их спутников. Он посмотрел на единственного попутчика. Теперь тот сидел на другой стороне вагона и чуть ближе к Горчинскому.

Старуха достала из-под стола пластиковую бутылку, доверху наполненную прозрачной жидкостью. Открыла, понюхала и отпрянула, видимо, от резкого запаха. Она закрыла бутылку и убрала обратно. Прошло около часа. До конечной – Курского вокзала – оставалось минут десять, и только теперь старуха, до того сидевшая окаменевшей, пошевелилась. Она снова достала бутылку. Горчинский максимально приблизил картинку. Старуха встала, пошарила около плиты, нашла коробок спичек; с коробком и бутылкой пошла в комнату, где на кровати спали дочь и внук. Горчинский включил ночную съемку. Старуха подошла к кровати. Мальчик проснулся, посмотрел на нее и спросил:

– Гореть?

– Гореть, – ответила старуха и щедро плеснула из бутылки на кровать.

Парень спрятался под одеяло. Старуха чиркнула спичкой, и когда та разгорелась, сунула в коробок и бросила его на кровать. Пыхнуло быстро и жарко. Старуха выскочила из подъезда. Дом загорелся слишком быстро, будто уже тлел долгое время. Только из соседнего подъезда успело выскочить несколько человек. Горчинский убрал телефон в карман. Электричка уже сбавила ход и теперь медленно, даже слишком медленно подходила к Курскому вокзалу. Горчинский посмотрел на своего единственного попутчика. Тот по-прежнему сидел к нему спиной, но теперь в шляпе. Он повернулся к Горчинскому. Лица у него не было, только огромный безгубый и беззубый рот. «А нечего нищету плодить», – сказал этот рот. Горчинский хотел вскочить, но не мог пошевелиться. Рот становился больше и больше, пока вместо головы только он и остался. «Смотри в окно», – сказал рот. Горчинский смог повернуть голову. Вместо окна оказался большой монитор и картинка с камеры на Теплостанском холме.