Искатель, 2019 № 03 - [4]

— Это все? — сурово спросил Завадский.

— Пока да.

— Попрошу вас этим и ограничиться и больше не вмешиваться в расследование.

— Благодарный человек расценил бы это как помощь, а не как вмешательство. Но я не осуждаю вас. Как сказал Хосе Балу: «Благодарность — это прекрасный цветок, растущий из глубины души». А поскольку у вас, Завадский, нет души, то и вырасти там ничего не может.

— Избавьте меня от ваших нотаций и дайте нам работать, — сквозь зубы процедил Завадский, затаскивая Чайкина обратно в кабинет и закрывая дверь.

Едва Екатерина Андреевна, хмыкнув и дернув плечиком, повернулась, чтобы зашагать прочь, дверь снова приоткрылась.

— Гм! И спасибо за информацию, — нехотя прохрипел Завадский и снова скрылся в кабинете.

Екатерина Андреевна улыбнулась своей фирменной улыбкой, делающей ее сразу на несколько лет моложе:

— «Признательность — есть бремя, а всякое бремя для того и создано, чтобы его сбросить»[1].

Фрайман испуганно посмотрел на вернувшихся в кабинет полицейских, выражение лиц которых не сулило ничего хорошего. Чайкин снова сел за стол и раскрыл блокнот. Завадский опять принялся мерить комнату шагами, о чем-то напряженно размышляя.

Проходя мимо замершего в ожидании Фраймана, он резко остановился и устремил на подозреваемого буравящий взгляд колючих серых глаз:

— А может, не было никакой брюнетки?

— Да как же не было! — воскликнул Фрайман. — Я совершенно категорически видел ее, — он повернулся к Чайкину, — вот прямо как вас.

— При этом ни лица ее, ни чего бы то ни было вы не разглядели? — уточнил Чайкин.

— Да господи ж ты, боже мой! Я же объяснил вам: я был в это время без очков.

— Очень удобно! — хмыкнув, буркнул Завадский, продолжая расхаживать по кабинету. — Ничего не видел, ничего не знаю.

— Да, а у нас налицо труп, — поддакнул Чайкин.

— Саныч! — В комнату заглянул криминалист, невысокого роста коренастый небритый мужчина с чемоданчиком в руке. — Я закончил.

— Ну и? — поинтересовался Завадский.

— Пока ничего определенного сказать не могу, но на шее у покойного обнаружено маленькое пятно, похоже на след от укола.

— Ты хочешь сказать, что его могли… — Завадский жестом изобразил, как втыкает себе в шею шприц.

— На себе не показывай, — сказал криминалист. — Ну, в общем, такая вероятность существует. Посмотрим, что скажет патологоанатом. Ладно, бывайте.

— Любопытно, — произнес Завадский. — И чем же вы его укололи? — Он резко повернулся к Фрайману и, нагнувшись, пристально посмотрел ему в глаза.

— Я категорически возражаю против таких инсинуаций! — возмущенно взвизгнул Фрайман и попытался встать.

Но Завадский схватил его за плечо и усадил на место.

— Сан Саныч, а может… — попытался вставить Чайкин.

— Не может! — резко ответил капитан и вновь пристально посмотрел Фрайману в глаза. — Вы же главный бухгалтер, так? — Он снова стал ходить по комнате.

— Так. Но какое это имеет отношение…

— Значит, у вас мог быть… м-м-м… материальный интерес.

— Позвольте, вы на что намекаете?

— Ну это уж вам виднее. Может, вы решили прибрать к рукам компанию Мардасова…

— Но… — Фрайман еще больше побледнел, а на лбу у него выступили капельки пота.

— Или что-то с бухгалтерией нахимичили, а он вас на этом поймал. В любом случае, смерть Мардасова вам на руку.

— Я протестую! — воскликнул Фрайман, вскакивая.

Сунув руку в боковой карман пиджака, он выдернул носовой платок и судорожным движением отер лоб. При этом что-то тихонько стукнуло об пол. Фрайман наклонился и хотел было поднять выпавший из кармана предмет.

— Стоять! — рявкнул Завадский и, подскочив, оттолкнул Фраймана. — Чайкин!

— Я.

— Пакет.

— Какой пакет?

— Какой-нибудь.

— У меня нет пакета.

— Бумагу.

— У меня нет…

— Из блокнота вырви.

— Хорошо.

Чайкин с грустью посмотрел на свой новенький блокнот.

— А это пойдет? — спросил он, схватив лист бумаги со стола управляющего гостиницей.

— Пойдет. Давай!

— Туг, правда, счет какой-то.

— Ничего, новый напечатают, — сказал Завадский.

— А что там? — спросил Чайкин, перегибаясь через стол.

Завадский бумагой аккуратно поднял с пола и с торжествующим видом продемонстрировал тонкий шприц.

— А? — Он обернулся к стоявшему в двух шагах Фрайману.

— Это не мое!

— Не твое, говоришь?

— Не смейте мне «тыкать»!

— Ах вот мы как заговорили! Ну, я щас тебе так «выкну», мало не покажется, душегуб!

— Я не… я не…

— Чайкин, зови наряд, и в отдел его. Будем оформлять.

— Как-то не очень он на убийцу похож, — задумчиво произнес Чайкин, когда они с Завадским выходили из отдела, чтобы отправиться домой к Мардасову и сообщить печальную весть жене бизнесмена.

— Похож — не похож, много ты понимаешь, Чайкин, — ответил Завадский. — А между прочим, должен уже — не первый год погоны носишь. Или тебе напомнить, как зачастую выглядят настоящие преступники? Добропорядочные граждане, милые девушки, любящие родственники, лучшие друзья… Продолжать?

— Нет, я помню.

— Ну а раз помнишь, зачем снова эту песню заводишь? Тоже мне, гуманист выискался!

— А если…

— Если гражданин Фрайман окажется невиновным, мы с радостью выпустим его на свободу. А пока пускай посидит и подумает, каким образом он в эту историю вляпался. Но для меня и так все очевидно. Благодаря, кстати, твоей вездесущей тете, которая, между прочим, твою работу сделала. Что молчишь? Ну молчи, молчи.