— Это все? — сурово спросил Завадский.
— Пока да.
— Попрошу вас этим и ограничиться и больше не вмешиваться в расследование.
— Благодарный человек расценил бы это как помощь, а не как вмешательство. Но я не осуждаю вас. Как сказал Хосе Балу: «Благодарность — это прекрасный цветок, растущий из глубины души». А поскольку у вас, Завадский, нет души, то и вырасти там ничего не может.
— Избавьте меня от ваших нотаций и дайте нам работать, — сквозь зубы процедил Завадский, затаскивая Чайкина обратно в кабинет и закрывая дверь.
Едва Екатерина Андреевна, хмыкнув и дернув плечиком, повернулась, чтобы зашагать прочь, дверь снова приоткрылась.
— Гм! И спасибо за информацию, — нехотя прохрипел Завадский и снова скрылся в кабинете.
Екатерина Андреевна улыбнулась своей фирменной улыбкой, делающей ее сразу на несколько лет моложе:
— «Признательность — есть бремя, а всякое бремя для того и создано, чтобы его сбросить»[1].
Фрайман испуганно посмотрел на вернувшихся в кабинет полицейских, выражение лиц которых не сулило ничего хорошего. Чайкин снова сел за стол и раскрыл блокнот. Завадский опять принялся мерить комнату шагами, о чем-то напряженно размышляя.
Проходя мимо замершего в ожидании Фраймана, он резко остановился и устремил на подозреваемого буравящий взгляд колючих серых глаз:
— А может, не было никакой брюнетки?
— Да как же не было! — воскликнул Фрайман. — Я совершенно категорически видел ее, — он повернулся к Чайкину, — вот прямо как вас.
— При этом ни лица ее, ни чего бы то ни было вы не разглядели? — уточнил Чайкин.
— Да господи ж ты, боже мой! Я же объяснил вам: я был в это время без очков.
— Очень удобно! — хмыкнув, буркнул Завадский, продолжая расхаживать по кабинету. — Ничего не видел, ничего не знаю.
— Да, а у нас налицо труп, — поддакнул Чайкин.
— Саныч! — В комнату заглянул криминалист, невысокого роста коренастый небритый мужчина с чемоданчиком в руке. — Я закончил.
— Ну и? — поинтересовался Завадский.
— Пока ничего определенного сказать не могу, но на шее у покойного обнаружено маленькое пятно, похоже на след от укола.
— Ты хочешь сказать, что его могли… — Завадский жестом изобразил, как втыкает себе в шею шприц.
— На себе не показывай, — сказал криминалист. — Ну, в общем, такая вероятность существует. Посмотрим, что скажет патологоанатом. Ладно, бывайте.
— Любопытно, — произнес Завадский. — И чем же вы его укололи? — Он резко повернулся к Фрайману и, нагнувшись, пристально посмотрел ему в глаза.
— Я категорически возражаю против таких инсинуаций! — возмущенно взвизгнул Фрайман и попытался встать.
Но Завадский схватил его за плечо и усадил на место.
— Сан Саныч, а может… — попытался вставить Чайкин.
— Не может! — резко ответил капитан и вновь пристально посмотрел Фрайману в глаза. — Вы же главный бухгалтер, так? — Он снова стал ходить по комнате.
— Так. Но какое это имеет отношение…
— Значит, у вас мог быть… м-м-м… материальный интерес.
— Позвольте, вы на что намекаете?
— Ну это уж вам виднее. Может, вы решили прибрать к рукам компанию Мардасова…
— Но… — Фрайман еще больше побледнел, а на лбу у него выступили капельки пота.
— Или что-то с бухгалтерией нахимичили, а он вас на этом поймал. В любом случае, смерть Мардасова вам на руку.
— Я протестую! — воскликнул Фрайман, вскакивая.
Сунув руку в боковой карман пиджака, он выдернул носовой платок и судорожным движением отер лоб. При этом что-то тихонько стукнуло об пол. Фрайман наклонился и хотел было поднять выпавший из кармана предмет.
— Стоять! — рявкнул Завадский и, подскочив, оттолкнул Фраймана. — Чайкин!
— Я.
— Пакет.
— Какой пакет?
— Какой-нибудь.
— У меня нет пакета.
— Бумагу.
— У меня нет…
— Из блокнота вырви.
— Хорошо.
Чайкин с грустью посмотрел на свой новенький блокнот.
— А это пойдет? — спросил он, схватив лист бумаги со стола управляющего гостиницей.
— Пойдет. Давай!
— Туг, правда, счет какой-то.
— Ничего, новый напечатают, — сказал Завадский.
— А что там? — спросил Чайкин, перегибаясь через стол.
Завадский бумагой аккуратно поднял с пола и с торжествующим видом продемонстрировал тонкий шприц.
— А? — Он обернулся к стоявшему в двух шагах Фрайману.
— Это не мое!
— Не твое, говоришь?
— Не смейте мне «тыкать»!
— Ах вот мы как заговорили! Ну, я щас тебе так «выкну», мало не покажется, душегуб!
— Я не… я не…
— Чайкин, зови наряд, и в отдел его. Будем оформлять.
— Как-то не очень он на убийцу похож, — задумчиво произнес Чайкин, когда они с Завадским выходили из отдела, чтобы отправиться домой к Мардасову и сообщить печальную весть жене бизнесмена.
— Похож — не похож, много ты понимаешь, Чайкин, — ответил Завадский. — А между прочим, должен уже — не первый год погоны носишь. Или тебе напомнить, как зачастую выглядят настоящие преступники? Добропорядочные граждане, милые девушки, любящие родственники, лучшие друзья… Продолжать?
— Нет, я помню.
— Ну а раз помнишь, зачем снова эту песню заводишь? Тоже мне, гуманист выискался!
— А если…
— Если гражданин Фрайман окажется невиновным, мы с радостью выпустим его на свободу. А пока пускай посидит и подумает, каким образом он в эту историю вляпался. Но для меня и так все очевидно. Благодаря, кстати, твоей вездесущей тете, которая, между прочим, твою работу сделала. Что молчишь? Ну молчи, молчи.
