Искатель, 2019 № 02 - [27]

Через несколько минут в камеру допросов ввели Дмитрия Ивановича, который мельком взглянул единственным покрасневшим глазом на индуса и отвернулся, словно потерял к хозяину магазина интерес. Хотя Кирпичников отметил, что вошедший скрипнул зубами.

— Надеюсь, представлять вас друг другу не надо?

— Я… — только и сумел сказать Бабар.

— Пожалуй, не надо, — процедил сквозь зубы второй.

— Если вы, господа, откажетесь от совместного знакомства, то смею вас уверить, у меня есть свидетели, которые покажут, что вы знакомы.

— Но… — Индус умолк, втянув голову в плечи.

— Прекрасно, тогда продолжим наш разговор? Я так и думал, что вас представлять не надо. Итак…

— Господин Кирпичников, уведите этого, — индус презрительно дернул щекой, а уж потом головой в сторону Рогожкина. — Я — при свидетеле говорить не буду.

— Ваше право, господин Бабар, ваше право. А вы, Дмитрий Иванович?

— Я при этом, — такой же кивок головы, только в сторону английского подданного, — говорить не хочу.

Аркадий Аркадьевич кивнул одному из агентов, чтобы увел Митяя.

Индус долго облизывал губы, то ли не зная, с чего начать, то ли обдумывал, как выставить себя жертвой обстоятельств.

Господин Бабар говорил много и в такой запальчивости, что писарь едва за ним поспевал. Но в итоге получалась пустота.

Рогожкин разговорился, все-таки своя шкура дороже ста чужих.

— Свел нас с этим индусом Ванька Кошкин еще в восемнадцатом году. Тогда времена смутные на Русь пришли, а выжить всем хотелось. Поэтому я брался за всякую работу. Вот и подрядился Бабару поставлять исполнителей, как он их называл. Каких исполнителей? Да всяких, лишь бы пошустрее и потолковее были. Этот самый индус оказался хорошим наводчиком. Именно он указывал, когда какие квартиры брать. Почему он менял исполнителей? Поначалу я не знал, думал, чтобы уголовному розыску не под силу вести столько дел стало. Я уж потом смекнул, что непрост англичанин, как хочет казаться, ой как непрост. Тех исполнителей, которые взяли одну-две квартиры, я больше не видел. Не хотел я думать о плохом, но от дум никуда не скрыться. Почему направлял ему новых? Не знаю, жадность меня обуяла. Он-то платил мне хорошо, так чего ж от доли отказываться? Глаза я себе закрывал, мол, ничего не вижу и ничего не знаю. Все, что за дверью моего дома творится, меня не касается… Что мне сказать? Жизнь у каждого своя, как пишут, неповторимая. Я как раз исполнителя искал, а тут ко мне Меченый является, вот я его и подрядил на дело. А что мне Меченый? Брат? Сват? Или зять? Он столько народу извел, что пальцев у десятка человек не достанет. И что мне его жалеть? Да, я показал ему индуса, тем более что Бабар и не догадывался; что я о нем многое знаю, таился от меня. Но у меня уши и глаза везде есть. А Меченого я недооценил, думал, возьмет куш и из столицы уйдет или на тропе англичанина сгинет. Ан нет, получилось не так, как мне виделось. Рассудил Меченый правильно, никуда Бабар… тьфу ты, имя, господи, дьявольское!.. О чем я? Ах да, не пошел бы магазинщик в милицию, не пошел, у него у самого рыльце в пушку по самую маковку. Не дай бог, нашли бы у него что из краденого. Сразу же возникли бы вопросы, а их этот англичанин избегал. Вот такой получается расклад.

Странно было слушать исповедь Митяя. Хотя чему удивляться? Прошедшая война унесла миллионы людей, внесла сумятицу в головы и обесценила само понятие «жизнь». По провинциальным городкам и селениям до сих пор гуляют недобитые банды, привыкшие к раздольному течению дней. В столицу и то иной раз приезжают гастролеры, такие как Меченый сотоварищи. С одной стороны, благодарить надо индуса за уменьшение количества преступников, а с другой — закон есть закон, и не позволено его нарушать ни крестьянину, ни мешанину, ни чиновнику, ни иностранному граждaнину. Так можно дойти до безобразного состояния и уничтожать тех, кто косо посмотрел, в газете неправильную статью опубликовал или среди приятелей рассказал историю про власть предержащих.

4

У Кирпичникова окончательно разболелась голова, и он поручил вести дальнейшие допросы помощнику начальника первой бригады Дорошевичу. Низенький, с залысинами на круглой голове, Алексей Тимофеевич владел голубыми чистыми глазами и неподражаемой улыбкой артиста-сердцееда, а ко всему прочему, тихим вкрадчивым голосом.

— В каком направлении вести, так сказать, наступление? — спросил он у Аркадия Аркадьевича.

Начальник уголовного розыска набросал несколько главных вопросов, а остальное, сказал он, по усмотрению. Ты, Алексей Тимофеевич, делал обыск в магазине, поэтому, мол, знаешь, в каком направлении спрашивать.

Только вышел из камеры допросов — и боль как рукой сняло, то ли духота, то ли рассказы арестованных повлияли. Аркадий Аркадьевич помассировал виски пальцами. Боль не возвращалась. И он распорядился, чтобы к нему в кабинет привели раненного в магазине бандита. Дежурный в ответ напомнил о звонке от генерала Игнатьева. Честно говоря, телефонировать надо, но особого желания не наблюдалось.

Можаев, по прозвищу Свой, вошел в кабинет с висящей на перевязи рукой и до того бледным лицом, что казалось, оно высечено из коринфского мрамора. Обессиленно опустился на стул, стараясь не смотреть на Кирпичникова, при взгляде которого его бросало в дрожь и охватывала паника. Перед глазами стоял дикий взгляд у выхода из подвала, когда у Кирилла закралась мысль, что всё, жизнь сейчас оборвется. Страшен был в тот миг начальник уголовного розыска, страшен и непредсказуем, как почувствовал Можаев.