Искатель, 2018 № 09 - [27]

Полковник снял с гвоздя свою шляпу и, вовсе уже не интересуясь арестантом, побрел на выход. Ванька решил выложить последний свой козырь:

— Ваше высокоблагородие, напишите на Москву, в «контору», его сиятельству графу Семену Андреевичу Салтыкову. Он покровитель мой!

Попытался взглянуть в лицо полковника, но палач, отвязывавший его от стула, заслонял. А полковник у дверей тихо посмеялся и сказал:

— Твой, коли не врешь, московский покровитель поехал в Верхоянск оглядывать студеные полнощные края. Едва ли вы теперь с графом Семеном Андреевичем и в Сибири встретитесь.

Прошло две недели. Ванька приловчился устраиваться в кандалах, чтобы не беспокоить ожоги, да они и начинали потихоньку затягиваться, все еще спал на животе, однако и спина болела все меньше. Приближалось время суда. На судью узник никаких надежд не возлагал, а надеялся только на помощь своих ребят. Ушлый Камчатка, по Ванькину разумению, уже должен был проведать, куда упрятали его младшего приятеля и атамана.

И Камчатка не подвел. Настал день, когда Ванька услыхал его голос за стенами своей одиночки. Камчатка бубнил:

— …так я желаю наделить калачами самолично кажного в остроге тюремного сидельца, вплоть до последнего колодника.

— Сему, в одиночке который, я уж сам передам, ваше степенство.

— Непозволительно! Ты калачи эфтого колодника, что в одиночке, слопаешь, а батюшке моему покойному от Господа воздаяния не будя, облегчения загробных мук…

— Чтобы я чужое съел? Да ты схлопочешь у меня, борода вшивая!

— И в мыслях не имел, господин унтер-офицер, Христом-богом клянусь…

И Ванька усмехнулся, услышав треньканье из руки в руку перекочевавших серебряных монеток. Стоявший сегодня на часах рядовой драгун Силантьев был парень молодой еще, с душою не очерствевшей, и явно тяготился караульной острожной службой. Камчатка появился именно в его дежурство не случайно.

Завизжал замок, дверь темной, без окон, одиночки отворилась, и Ванька, шуря полуослепшие глаза, увидел Камчатку поистине в виде ангела Божьего, в сиянии света протягивающего ему два калача. И услышал:

— Съешь калачики, несчастный острожник, и, если будя к тому твое благорасположение, помолись за упокой грешной души Максима Соколова, города Ржева купца.

— Аминь, — буркнул Ванька, принимая калачи.

Подождав, когда закроется замок и стихнут голоса Силантьева и Камчатки, Ванька осторожно отщипнул от калача и, на ощупь положив обе хлебины в свою миску, погрузился в ожидание. У калача был прекрасный пшеничный вкус, а вместе с тем и восхитительный вкус свободы: Камчатка не стал бы приходить только для того, чтобы подкормить приятеля. Постепенно глаза снова привыкли к темноте, густые черные пятна перед глазами растаяли, и узник снова начал не то чтобы видеть предметы, имевшиеся в его каменном мешке, а почти безошибочно угадывать, что перед ним.

Камчатка не так прост, чтобы при часовом ботать по фене или выказывать, что узнал приятеля. Тайный смысл следует искать в том, что он принес, и в том, что при этом сказал. Калачи он не мог передавать через часового, потому что они подозрительно тяжелы. Сам этот роскошный белый хлеб выпекается в виде замка с дужкой, так что наверняка в калачах ключи. Как ни жалко было Ваньке разламывать хлебы (после этого придется или сразу их съедать или мириться с тем, что быстрее засохнут), были это жалкие чувствования голодного колодника, с коими не следует считаться, если мечтаешь о свободе. В одном калаче оказалось шесть серебряных гривенников, в другом — два ключа от кандалов.

Ключи Ванька тут же опробовал: к ручным кандалам подошли оба, в скважину ножных не всовывался ни один. Придется поработать. Не теряя времени. Ванька перекатился вплотную под стенку и принялся об ее кирпичи обтачивать бородку непокорного ключа. Работа была нудной, и он скрашивал ее, вспоминая и разгадывая сказанное Камчаткой. Фамилия Соколов означает встречу в Нижнем на Сокол-горе, если он разминется с друзьями под тюрьмой. Какого числа в августе память святого Максима, это в святцах хорошо бы посмотреть — да где их взять? Разве у доброго Силантьева спросить… Что шесть гривенников запечено — не иное что, как подсказка желательного времени побега — в шестом часу дня: не три, и не семь, как у людей водится, а шесть, пустое, ничего не значащее число.

На третий день Ванька уже знал, что память преподобного Максима исповедника и блаженного Максима, юродивого московского, празднуется православными 13 августа, то бишь через два дня. Знал уже, и как будет бежать.

В решающее то утро Ванька, дождавшись пока Силантьев выведет его в заход, принялся по дороге, подсовывая деньги, убеждать парня сбегать через дорогу «купить товару для безумного ряду», водки. Убедил, тем более что до питейного дома и вправду было рукой подать. Пили они способом забавным: часовой за запертой дверью выпивал чарку, занюхивал, судя по звукам, рукавом, потом предлагал через скважню для мисок Ваньке, а Ванька, выпив первую, для храбрости, от последующих стойко отказывался. Когда же язык у Силантьева начал заплетаться, Ванька попросился срочным порядком на двор: желудок-де долго водки не принимал, как бы теперь не опозориться… Силантьев согласился, вывел Ваньку из его каменного мешка и, сунув штоф в карман, а ружье взяв на плечо, всю дорогу занимал его скучнейшей историей о пропавшей в казарме табакерке капрала.