Искатель, 2018 № 09 - [29]

По дороге Ванька прикидывает, как татары, дикий народ. могут поступить с конокрадом. Вследствие этих размышлений, версты не доехав до рощи, в которой надеется встретить товарищей, отпускает татарскую лошадку, вскидывает татарский сундучок на плечо и пешком приходит на место, где закопал армянскую кассу. Он не ошибся. У шайки здесь поставлен шатер, и, Ваньку увидев, караульный Тишка, как всегда вполпьяна, не узнает атамана и поднимает тревогу.

Из шатра вываливается Гнус. Помятый, с ушибленной рукой, но живой и на свободе, он убеждает Тишку, что этот грязный оборванец и в самом деле Ванька Каин. Атамана обнимают, не воротя носы от тюремного духа, хлопают по спине, а Ванька растроганно повторяет:

— С этими драгунами у меня на одной неделе — четыре четверга, а макарьевский месяц — для меня как с десять недель.

Его ведут к ручью, греют в котелке воду, Ванька моется на первый случай, сбривает бороду и просит побрить ему и голову, по-татареки: единственное средство избавиться от тюремных вшей. Тишка обмазывает его ожоги и раны чудодейственным снадобьем доктора Евлиха. Сначала щиплет, потом вроде меньше болит. Ваньку переодевают. Подголовник зарывают в землю поблизости от армянской добычи, шайка снимает шатер и решает от греха подальше перекочевать в Нижний Новгород. На челноке веселого перевозчика переправляются через Волгу; гогоча, ищут в большом селе Лысково трактир, чтобы отпраздновать возвращение атамана — и натыкаются на отряд драгун, продолжающих поиски беглеца. Среди солдат — Силантьев. Неподдельной радостью исполненный оттого, что снова видит Ваньку, он орет:

— Есть Бог на небе, братцы! Вот он, мошенник, — держи!

Делать нечего, и теперь уже Ванька кричит:

— Атас!

Шайка разбегается. Камчатка пока держится рядом с Ванькой — желает услышать команду атамана. Погоня так близко, что Ванька обращается к инакословию:

Встретимся на вашем последнем ночлеге,

Чтобы домой отвалить на телеге.

Ванька успевает убежать на пристань, в последний момент впрыгивает в уже отчаливший, набитый народом дощаник и снова пересекает Волгу. Крошечный Макарьев, кишащие народом Гостиный двор и ярмарочные ряды его больше не веселят, ощущение погони, висящей за плечами, не отпускает. На сей раз он решает переждать опасность в торговой бане, а заодно и помыться. От души попарившись, выскакивает чистый Ванька Каин во двор бани, чтобы прохладиться, а там бродят, к голому народу присматриваясь, давешние драгуны.

Да сколько можно, наконец? Он вскакивает обратно в предбанник, выбирает из своего платья одни исподние портки, туго связывает остальное платье, запихивает его поглубже под полок. В голом, собственно, виде выбегает на улицу и несется, расталкивая улюлюкающих зевак, на гауптвахту.

У караульного унтер-офицера отвисает челюсть, но Ванька поясняет, что его в бане обокрали, унесли все платье, деньги и паспорт. Служивый приказывает накрыть голяка солдатским плащом и отправляет под конвоем в хорошо тому известную сыскную канцелярию полковника Редькина.

Такого оборота Ванька не ожидал, но присутствия духа не теряет. В кабинете Редкина темновато, а сам полковник близорук, да и видел он Ваньку бородатого и с длинными волосами. Повторяя для Редькина свое вранье, Каин к тому же пытается изменить голос. Полковнику Редькину, занятому важными государственными делами, обворованный в бане купчик не интересен, он зевает, вызывает подьячего и приказывает разобраться — и быстро, не разводя турусов на колесах.

В коридоре, вглядываясь на шагу в сутулую подьяческую спину, обтянутую казенным тускло-зеленым сукном, Ванька понимает, что настал решающий момент. Морда у старого чиновника хитрая, посматривал он на голого купца словно бы с поощрительным искательством… И черт его знает, один ли сидит в том присутствии, куда ведут Ваньку на допрос… Надо решаться сейчас. Ванька как можно ближе придвигается к волосатому уху подьячего и громко шепчет — нелепицу, на первый взгляд:

— За мною должок, ваше высокоблагородие: муки самолучшего англицкого сукна два фунта и с походом.

А теперь как повезет: подьячий, чернильная душа, знает теперь, что он не тот, за кого себя выдаст, а если знаком с воровским языком, понял, что получит дорогой кафтан с камзолом. В присутствии, точно, три стола и за одним строчит себе другая чернильная душа.

Старый подьячий усаживается за свой стол, кивает Ваньке на табурет, а сам раскрывает толстую тетрадь, внимательно присматривается, хорошо ли очинено перо, и наконец окупает его в чернильницу, сделанную из баночки для бабской помады.

— Сего 1735 году августа тринадцатого дня явился в Макарьевскую сыскную канцелярию города Москвы купец…

Ничего себе денек выдался! Ванька, не дожидаясь вопроса, скороговоркой добавляет «москательщик», собственные имя-отчество и выдуманную фамилию.

— Так… «Дело его…». Чем торгуешь?

— Серебряного дела товаром больше, — отвечает Ванька, не соврав. Ведь из дерева или там бумаги монеты вырезать покамест не придумали.

— «Дело его — серебряными изделиями торгует. О себе заявил…» Теперь мне записать требуется, Иван Осипович, как тебя ограбили.

Ванька вздыхает с облегчением, начинает вполголоса, будто стесняется собственного невезения, рассказывать. И замолкает на полуслове. Потому что в присутствие конвойные вталкивают острожного благодетеля его, драгуна Силантьева. Он без шляпы и тесака, кафтан расстегнут, руки связаны за спиной…