Искатель, 2013 № 11 - [10]

Одиннадцатичасовые новости кончились. То есть это для нас одиннадцатичасовые. В Москве же раннее утро, в Лондоне только светает, а на острове Пасхи, наверное, и вовсе вчера. Что ему делать, олигарху Ахраматову, на острове Пасхи, да еще вчера? Смотреть на истуканов? Наверное, интересно. Или там, на острове, что-то хорошее плохо лежит? А, вот в чем дело, разъяснило радио: Ахраматов намерен взять в аренду на 99 лет трех каменных идолов и перевезти их в свое имение под Москвой. Соответственно застраховав. Да, с фантазией человек, ничего не скажешь.

Я выключил приемник. Прошел в комнату. Форма, освеженная чисткой, выглядела как новенькая. Военная форма, потому что я — майор вооруженных сил, пусть и в длительном отпуске, но с правом ношения мундира. Всю жизнь выступал за армейские команды, и мои олимпийские медали до сих пор греют отчеты: «Наши ряды воспитали олимпийского чемпиона Ивана Фокса». Меня даже на плакатах изображали, плакатах, что развешивают на призывных пунктах. Иди, дружок, в армию, и ты будешь служить рядом с Ваней Фоксом, а может, и сам станешь олимпийским чемпионом. Не знаю, помог ли плакат, но недостатка в новобранцах нет. Пришлось даже сократить срок службы до года.

Почему я привез сюда парадную военную форму, по-старинному — мундир? Привычка. Пригодится, нет, а когда мундир под рукой, на душе спокойнее. Штатскому понять трудно.

Но мундир сейчас надевать не время, поэтому я выбрал классический серый костюм. Тот самый, за восемьсот евро. Хоть на прием к английской королеве. Я и был в нем на приеме у английской королевы. Три года назад. Конечно, надеть костюм трехлетнего возраста иногда признак ограниченности, неважно, ограниченности ли ума, вкуса или средств. Некоторые в утонченности дошли до того, что дважды платье не надевают, подражая императрице Елизавете — нашей императрице, российской. Но мне ли с ними тягаться? Да и глупо хорошую вещь использовать единожды. Мне «маузер-боло» до сих пор служит, хотя и ствол пришлось поменять, и боек, хорошо, есть запасец у нашего деревенского кузнеца.

Одно смущало — к английской королеве мне не идти. Мне вообще идти некуда. До вечернего занятия времени много, а сколько ж его накопится за месяц, за три?

Люди работают. Служат. Никто не раздражает занятых людей больше, чем слоняющиеся вокруг бездельники. Если уж слоняться, то с деловым видом, но какое у меня может быть дело в Замке? Одно у меня дело — заниматься с Викой. И готовиться к занятиям.

Я сел за стол и заполнил журнал тренировок — за вчера и за сегодня, написал план работы на вечер и — вчерне — на завтрашний день. Работа тренера, как и врача, Жителя, следователя и офицера, есть прежде всего работа бумажная. Любой проверяющий начинает инспекцию с того, что смотрит бумаги и пишет бумаги. В бумагах наша слабость, но и сила тож. Писание бумаг дисциплинирует. И я дисциплинированно изводил буквы, буквы составляли слова, слова — абзацы, те — страницы, и так, страница за страницей, заполнялась толстая тетрадь. Конечно, за день тетрадь не испишешь, а вот месяца за три — запросто. Спросит господин Романов: «А что вы сделали тридцать первого июля, чтобы оправдать свое жалованье?» — я и отвечу журналом: «А вот что!»

Если серьезно, без журнала никак. Пусть у меня не пятьдесят учеников, а лишь одна Вика, — все равно динамику отслеживать легче, когда есть записи. Голова же нужна для другого. Однако есть ли в Замке парикмахер? Должен быть, потому что вчера во время ужина я специально обратил внимание — головы у людей в полном порядке.

Я взял колокольчик, позвонил. Петр Сергеевич будто за дверью стоял.

Да, разумеется, как же без визажиста. Мастер просто замечательный, лауреат парижских конкурсов. Меня записать?

Нет, ответил я, не сейчас. Просто для сведения. Сейчас мне бы перекусить. В покое изволите? А то можно в клуб сходить, в буфет. В Замке это приветствуется, общение в клубе. Если, конечно, желание имеется.

Желание у меня имелось, и потому я последовал совету Петра Сергеевича. Ведь не зря же он мне его подал, совет.

Буфет оказался симпатичным, из нашей, армейской, постановки «Без вины виноватых». Исконное место артиста.

Граммов пятьдесят сыру и стакан апельсинового сока. Свежевыжатого? Если не затруднит. О затруднении и речи быть не может. А сыру какого изволите? Любого твердого. Можно Курташис? Можно и Курташис. А хлеба? А хлеба черного, тоже пятьдесят граммов.

Я уселся у окна. Стол большой и массивный, из тех, что не на века — на эпохи. Воспитанный на костюмированных фильмах вкус требовал массивных табуретов, скамей, но нет — здесь были обыкновенные стулья. Ну, не совсем обыкновенные, обыкновенных давненько никто не видел, а те, ресторанные, времен позднего Сталина и раннего Хрущева — судил я тоже на глазок, конечно. Ведь историю познаем не в музеях («дюжина стульев из дворца»), а с экранов телевизоров, теперь уже плазменных панелей.

В ожидании сока я оглядывался. Наблюдал. Буфет был наполнен мною одним — не считая буфетчика и официанта. Первый стоял за стойкой и выжимал особой машинкой апельсин, второй, принявший мой заказ, стоял рядом и царственно ждал. Сок, впрочем, приготовили быстро, сыр тоже — его нарезали тончайшими ломтиками, причем не машинкою, а вручную, ножом. Ну, и хлеб, как без хлеба.