Искандер-наме - [26]

С леопардами бился я в скалах нагорных,

Крокодилов у рек рвал я в схватках упорных.

Словно лев, я бросаю врагов своих ниц,

Не привык я к уловкам лукавых лисиц.

Длань могуча моя и на схватку готова,

Вырвать бок я могу у онагра живого.

Только свежая кровь мне годна для питья,

Недубленая кожа — одежда моя.

Справлюсь этим копьем я с кольчугой любою.

Молвил правду. Вот бой! Приступайте же к бою!

И китайцы и румцы спешите ко мне!

Больше воска в свече — больше силы в огне.

«Ты того покарай, — обращался я к богу,—

Кто бы вздумал в бою мне прийти на помогу!»

Грозный вызов услышав, бронею горя,

Копьеносец помчался от войска царя.

Но хоть, может быть, не было яростней схваток, —

Поединок двух смелых был молнийно краток:

Размахнулся мечом разъяренный буртас,—

И румиец с копьем своей жизни не спас.

Новый царский боец познакомился с прахом,

Ибо счастье владело буртаса размахом.

И сноситель голов, сам царевич Хинди,

У которого ярость вскипела в груди,

Вскинул меч свой индийский и, блещущий шелком,

Вмиг сцепился, как лев, с разъярившимся волком.

Долго в схватке никто стать счастливым не мог,

Долго счастье ничье сбито не было с ног.

Но Хинди, сжав со злостью меча рукоятку

И всей силой стремясь кончить жаркую схватку,

Так мечом засверкал, что с буртасовых плеч

Наземь голову сбросил сверкающий меч.

Новый выступил рус, непохожий на труса,

Со щитом — принадлежностью каждого руса.

И кричал, похваляясь, неистовый лев,

Что покинет он бой, всех врагов одолев.

Но Хинди размахнулся в чудовищном гневе,

Час победы настал — вновь один был царевич:

Новый рус на врага в быстрый бросился путь,

Но на землю упал, не успевши моргнуть.

Многих сбил до полудня слуга Искендера.

Так порою газелей сбивает пантера.

Горло русов сдавил своим жаром Хинди.

Нет, из русов на бой не спешил ни один!

И Хинди в румский стан поскакал, успокоясь,

Жаркой кровью и потом покрытый по пояс.

Обласкал его царь и для царских палат

Подобающий рейцу вручил он халат.

И умолкли два стана, и пристальным взором

Вдаль впивались бойцы, что стояли дозором.

КИНТАЛ-РУС ПОРАЖАЕТ ГИЛЯНСКОГО ВОЖДЯ ЗЕРИВАНДА

Ранний кравчий предстал, и рубином вина

Окропил он всю землю; проснулась она,

И враждебные рати, поднявшие луки,

Вновь, сверкая броней, напрягли свои руки.

И пошли они в бой, и была не нова

Для любого охота на каждого льва.

Грозно колокол выл; не имели защиты

От него все умы и бледнели ланиты.

Волчьей кожи литавр так был грохот крылат,

Что терзал он сердца, что мягчил он булат.

Сотрясалась земля, обнаружились корни,

Заскакал небосвод, строй нарушился горний.

От эйлакцев помчался топочущий конь.

Гордый всадник на нем был, как быстрый огонь.

Весь в железе, кружился он по полю вирой,

Злобным сердцем он схож был с крутящимся миром,

И ждала с ним враждующих доля одна:

Погибать, будто смяты ногами слона.

Смельчаки оробели; никто с ним сразиться

Не хотел. Ото льва отвели они лица.

Час прошел… Из румийской средины на бой

Черный двинулся лев за своею судьбой.

Конь бухарский, что слон. Громче рокотов Нила

Страшный голос бойца, — такова его сила.

И сказал он эйлакцу: «Взгляни, Ариман!

Солнце встало над миром. Растаял туман.

Чашу поднял я ввысь. Видишь, — участь в ней ваша:

Алой кровью эйлакцев наполнена чаша».

Так промолвив, коню сильно сжал он бока,

Булавою тяжелой взмахнула рука.

И эйлакец, слоном бывший мощным и смелым,

Пал, сраженный мгновенно бойцом слонотелым.

Был раздавлен тяжелою он булавой, —

Прах насытился кровью его огневой.

Но эйлакец второй, что горе был подобен,

На крушителя гор мчался ловок и злобен.

Под ударом вторым он коснулся земли,

И немало других ту же участь нашли.

Черный лев опьянился врагов низверженьем.

Многих, сжатых броней, опьяненных сраженьем,

Раздробил булавою стремительной он,

Но и сам был врагом беспощадно сражен.

От намаза полудня до третьей молитвы

Все притихшие львы уклонялись от битвы.

Кровью печень опять закипела, и рок

Быстросменной судьбе дал отменный урок.

Мощный выехал рус: чье стерпел бы он иго?!

Щеки руса — бакан, очи руса — индиго.

Он являл свою мощь. Он соперников звал.

Он румийских воителей бил наповал.

Исторгавшая душу из вражьего тела,

Булава его всех опрокинуть хотела.

Стольких опытных бросил он в смертную тьму,

Что уж больше никто не бросался к нему.

И когда грозный рус, незнакомый со страхом,

Славу Рума затмил в поле взвихренным прахом,

Он, сменив булаву на сверканье меча,

На китайцев напал и рубил их сплеча.

И, подобный копью, он скакал горделиво.

Вслед за тем и копьем он играть стал на диво.

Но на бой от румийцев на гордом коне

Дивный выехал всадник в красивой броне.

В его стройном коне не орлиная ль сила?

Меч ли взял он с собой или взял крокодила?

Шелк — на шелковом теле, блистает кафтан,

Блеск лазури шелому булатному дан.

Джинн мечтал о сраженье, как будто о пире,

У копья его тяжкого — грани четыре.

Закричал он врагу, приосанясь в седле:

«Не желаешь ли тотчас уснуть на земле?!

Пред тобой — Зериванд. Я посланец Гиляна.

Для меня лишь забава сразить Аримана!»

Лишь узрел его облик воинственный рус,

На устах своих горький почувствовал вкус.

«Перед ним. — он решил, — ничего я не значу.

Враг чрезмерно силен. Я утратил удачу».

Он коня повернул. Как степной ураган,

Он стремглав поскакал в свой воинственный стан.