Искандер-наме - [17]

И чтоб яствами лучшими весь он расцвел.

И рабыни, сверкая, мгновенно, без шума,

Приготовили стол для властителя Рума.

Сотни блюд принесли, и вздымались на них

Бесконечные груды различных жарких,

И хлебов, чья душистость подобилась чуду,

И лепешек румяных внесли они груду.

Чтоб рассыпать по ним, словно россыпь семян,

Много сладких печений. Был нежен и прян

Дух пленительный хлебцев; в усладе сгорая,

Ты вдыхал бы их амбру, как веянье рая.

Кряж такой из жаркого и рыбы возник,

Что подземные гнулись и Рыба и Бык.

От бараньего мяса и кур изобилья

У смеющейся скатерти выросли крылья.

И миндаль и фисташки забыли свой вкус, —

Так пленил их «ричар», так смутил их «масус».

И от сочной халвы, от миндальных печений

Не могли леденцы не иметь огорчений.

«Полуде» своей ясностью хладной умы

Прояснило бы те, что исполнены тьмы.

И напиток из розы — фука — благодатный

Разливал по чертогу свой дух ароматный.

Златотканую скатерть отдельно на трон

Постелили. Был утварью царь удивлен.

Не из золота здесь, не для снеди посуда:

На подносе — четыре хрустальных сосуда.

В первом — золото, ладами полон второй,

В третьем — жемчуг, в четвертом же — яхонтов рой.

И когда в этом праздничном, пышном жилище

Протянулись все руки к расставленной пище,

Нушабе Искандеру сказала: «Любой

Кушай поданный плод, — ведь плоды пред тобой».

Царь воскликнул: «Страннее не видывал дела!

Как бы ты за него от стыда не зардела!

Лишь каменья в сосудах блестят предо мной.

Не съедобны они. Дай мне пищи иной.

Эта снедь, о царица, была б нелегка мне,

Не мечтает голодное чрево о камне.

На желанье вкушать — должной снедью ответь,

И тогда я любую отведаю снедь».

Рассмеялась луна и сказала проворно:

«Если в рот не берешь драгоценные зерна,

То зачем ради благ, что тебе не нужны,

Ты всечасно желаешь ненужной войны?

Что ты ищешь? Зачем столько видишь красы ты

В том, чем люди вовеки не могут быть сыты?

Если лал несъедобен, скажи, почему

Мы, как жалкие скряги, стремимся к нему?

Жить — ведь это препятствий отваливать камень.

Так зачем же на камни наваливать камень?

Кто каменья сбирал, тот изгрызть их не мог;

Их оставил, уйдя, словно камни дорог.

Лалы брось, коль не весь к ним охвачен пристрастием

Этот щебень в свой срок оглядишь с безучастьем».

Царь упрекам внимал. Он прислушался к ним.

И, не тронув того, что сверкало пред ним,

Царь сказал Нушабе: «О всевластных царица!

Пусть над миром сиянье твое разгорится!

Ты права. Выйдет срок — в этом спора ведь нет —

Станет камню простому сродни самоцвет.

Но полней, о жена, я б уверился в этом,

Если б также и ты не влеклась к самоцветам.

Коль в уборе моем и блестит самоцвет,

То ведь с царским венцом вечно слит самоцвет.

У тебя ж — на столе самоцветов мерцанья.

Так направь на себя все свои порицанья.

Накопив самоцветы для чаш и стола,

Почему ты со мною столь строгой была?

О владельце каменьев худого ты мненья —

Почему же весь дом твой покрыли каменья?

Но разумной женою ты, кажешься мне,

И твои поученья уместны вполне.

Да пребудешь ты вечно, угодною богу, —

Ты, что даже мужам указуешь дорогу!

О жена! От себя твое золото я

Отставляю. И в этом заслуга твоя».

И счастливая этой великой хвалою,

Совершивши поклон, до земли головою

Преклонясь, — повелела она лишь тогда

Пред царем Искендером поставить блюда.

И, поспешно испробовав явства, сияя,

Их царю предложила и, не уставая,

Хлопотала, пока Искендер не устал

От еды и в дорогу готовиться стал.

Взяли клятву с царя, что не станет угрюма

Участь светлой Берды от нашествия Рума.

Дав охранную грамоту, сел он в седло,

Поскакал; на душе у царя отлегло.

Понял он: от лукавой игры небосвода

Оградил его бог. Сколь отрадна свобода!

И, уйдя от всего, чем он был устрашен,

Благодарность вознес вседержителю он.

* * *

Шар игральный у дня ночь взяла, но при этом

Разодела весь мир лунным сладостным светом.

Хоть пропал золотой полыхающий шар,

Но серебряных шариков реял пожар.

Вспомнил благостный сон о царе Искендере

И закрыл ему веки — души его двери.

Отдыхал Властелин до мгновений, когда

Мгла исчезла. Сиянью настала чреда.

Поднял голову царь, чтоб за радостным пиром

Встретить утро, что, яро вставая над миром,

Апельсином сразило рассвет. Пропылал

Он, покрывшийся кровью, как пламенный лал.

И когда было небо в сверканиях лала,

Нущабе к Повелителю путь свой держала.

И была под счастливой звездою она,

Как плывущая ввысь золотая луна.

За конем луноликой, сверканьем играя,

Шли рабыни, как вестницы светлого рая.

Сто Нахид помрачнели б наверно пред ней:

Ста Нахид ее пальчик единый ценней.

И предстал царский стан перед взором царицы,

Там нет счета шатрам, там коней вереницы.

Там от золота стягов, от шелка знамен

Прах фиалковым стал, розов стал небосклон.

Между сотен шатров с их парчовым узором

Путь к царю не могла разыскать она взором.

Но, людей расспросив, прибыла ко двору, —

К подпиравшему небо цареву шатру.

Золотые подпоры, из шелка канаты

И гвоздей серебро… Краше румской палаты

Для приемов шатер. И приема жена

Попросила, и спешилась эта Луна.

И позволили ей преклонения дани

Принести и пройти под шатровые ткани.

И узрела она: со склоненным лицом

Венценосцы стоят под единым венцом.

Перед тем, кого чтили все жители мира,

Пояс к поясу встали властители мира.