Исчезновение Залмана - [7]

Четверо из находившихся в храме мужчин особенно заинтересовали Джейка. Один – типичный мистер Пиквик: толстый, с полными щеками и тройным подбородком, мягкой улыбкой и выпуклыми лукавыми глазами. Так же, как и многие другие мужчины, включая кантора, «мистер Пиквик» был во фраке и шляпе с высокой тульей. Неподалеку от него молился мрачного вида сефард с мощным носом и лопатистой бородой. Он был с двумя подростками, у которых негроидные черты лица подчеркивались темным пушком над верхними губами. Бахромой своих молитвенных покрывал – талесов – они щекотали шею мальчика, который молился в соседнем ряду. Еще Джейк заметил высокого стройного господина. Наверняка адвокат или финансист, подумал Джейк. Господин этот казался спокойным и самоуверенным. У него были ледяные зеленые глаза, а на кончике заостренного носа сидели узкие очки для чтения. И наконец, на глаза Джейку попался старый еврей с поросшим щетиной лицом в заношенном до блеска синем костюме-тройке. Старик истово молился. Он был сутулый, с крупными оттопыренными розовыми ушами.

Кантор взошел на биму. Он был похож на отставного пехотного полковника, с бобриком серебристых волос, узкой щеточкой усов и квадратной челюстью. По контрасту с суровой внешностью, голос кантора был мягким и трепетным. «Медовый голос, медовый», – вспомнил Джейк восторженные слова своей мамы после того, как она слушала Ричарда Такера в постановке «Богемы» в Метрополитен-опера. Кантор пел, а храм погружался в темноту наступившего вечера. Только бима оставалась хорошо освещенной. Двое прислужников обошли зал вдоль стен и колонн, зажигая свечи. Они двигались тихо и медленно, чтобы не потревожить кантора и молящихся, которых объединяло таинство Судного дня. Постепенно храм осветился сотнями огней.

Горящие свечи и гортанное пение взбудоражили Джейка и сосредоточили его мысли на самом главном. Он не чувствовал себя чужаком в этой общине, но все же испытывал одиночество. Кроме того, отсутствие женщин в зале вынуждало его думать о женах всех этих молившихся евреев. «Там, наверху, они, наверное, ждут, когда наконец придет время соединиться со своими мужьями и сыновьями. Каждому еврею положено жениться, у каждого должна быть жена», – подумал Джейк. Ему уже тридцать шесть, а до женитьбы все еще далеко. Он вспомнил об Эрин и о тех двух годах, которые ему когда-то казались счастливыми. А потом – внезапное расставание. «Как можно любить и не быть вместе?» – задал он себе вопрос, раскачиваясь в ритме пения кантора. Закрыв глаза и скрестив пальцы на груди, Джейк вспоминал места, где они с Эрин бывали вместе. Чаще всего они ездили на выходные в Аннаполис. Однажды в марте рванули на Ки-Уэст. Потом как-то раз катались с гор в Солнечной долине. И наконец, вспомнилась деревушка в горах северного Вермонта, где они провели неделю в свой первый июнь.

По краям поляны были россыпи земляники. Устав собирать земляничины, они ползали на коленях и ели некрупные безумно сладкие ягоды прямо с веточек. Они были одни на поляне. Некоторые склоны гор оставались в тени, другие освещались накаляющимся солнцем. Гудели пчелы. Эрин и Джейк медленно продвигались к дальнему краю поляны, в сторону от пылившей дороги. Потом они прилегли отдохнуть в тени под шелестящими деревьями. Джейк был в джинсовых шортах, Эрин – в маечке и выгоревших хлопчатобумажных легинсах в облипку.

– Джейки, знаешь о чем я думаю? – Эрин прикоснулась к его груди.

– О чем?

– Я хочу, чтобы наша жизнь вместе была широкая, как эта поляна, и вся в землянике.

– Да, было бы здорово. Длинная-предлинная. Вся из выходных дней.

– И мы бы все вместе ходили в церковь: ты, я, дети.

Джейк почувствовал, как у него в груди образуется ледяная пустота.

– Эрин, ты же знаешь, что я не хожу в церковь, – ответил он сухо.

Смятение промелькнуло в ее глазах. Она покраснела.

– Джейки, милый, я имела в виду… я подумала о том… как мы пойдем на какую-нибудь службу всей семьей, необязательно в церковь. Джейки, что случилось?

– Ничего не случилось. Все в порядке.

Она перевернулась и поцеловала его в живот. Джейк не противился. Ее правая рука стянула с него шорты, а голова переместилась вниз. Приближаясь к границе между жизнью и тем другим, бестелесным, чертогом, Джейк приподнял голову. Он устремил глаза в сторону дальних гор, потом закрыл их и больше не открывал, пока все не кончилось. Он смотрел на безоблачное голубое небо над головой и ощущал с невероятной силой и правдивостью, что, хотя его тело оставалось лежать на теплой траве рядом с Эрин, некая часть его существа – душа? дух? дыхание? – отделилась и унеслась в зенит небосвода. Он знал, что Эрин нужны его слова и его ласка, но не мог найти в себе сил, чтобы дать ей то, чего она так ждала.

Он ощутил полное одиночество. Уже тогда, на вермонтской поляне, Джейк почувствовал, что их разделяет что-то непреодолимое. И все-таки прошел еще целый год, пока он не нашел в себе силы и слова.

Пронзительный звук шофара вернул Джейка в реальность, в Амстердам, в португальскую синагогу. Оглянувшись, он заметил двух девочек в платьях с оборками. Девочки бежали между рядами сидений по проходу, заливаясь счастливым смехом. Они подбежали к господину, которого Джейк до этого прозвал мистером Пиквиком. Из их лепета Джейк только и мог уловить слова «папа» и «шофар». Улыбаясь водянистыми глазами, отец девочек прижал толстый палец к губам, а затем, одну за другой, усадил их к себе на колени. Девочки поцеловали отца, обхватив тоненькими ручками пухлую шею. «Разве я не знал еще тогда, в Вермонте, что никогда не смогу жениться на ней? – спросил себя Джейк, насупившись и напрягшись. – Не знал, что не вынесу этих воскресных походов в церковь с Эрин и детьми?» Он взглянул на высокий свод храма, и его охватила внезапная радость завершения Судного дня. Это было похоже на конец долгой болезни. Облегчение. Амстердамские евреи поздравляли друг друга, некоторые обнимались и целовались, обменивались рукопожатиями. Джейк тоже пожал руки соседям справа и слева и поспешил между рядами к выходу.