Исаак Дунаевский. Красный Моцарт - [46]

На этот раз Синельников не занимался деньгами. Он был главным режиссером и художественным руководителем театра. Всеми финансовыми вопросами занимался Аскарин. Исаак считал, что он приворовывает.

Синельников, как и прежде, часто зазывал Дунаевского к себе в кабинет, который находился под крышей театра, приказывал ему садиться за клавикорды и слушал эскизы его сочинений. Когда-то этим инструментом, оставшимся с дореволюционных времен, подпирали двери, чтобы в кабинет не ворвались осаждавшие здание театра, использовали и для других целей. Играть на этих изрядно разбитых клавикордах снова начал только Дунаевский. Синельников слушал эскизы молодого маэстро, но зачем приглашал в кабинет, не говорил. Однажды он спросил его: «За дирижерским пультом постоять хочешь?» Дунаевский разволновался, прекратил игру и обернулся к старику.

Синельников предложил ему переписать самого Оффенбаха — оперетту «Перикола» для артистов драматического театра, убрать слишком высокие партии, транспонировать мелодию в средний регистр.

Заманчивая идея исправить Оффенбаха понравилась молодому Дунаевскому. Он согласился. У него появились собственные подчиненные: переписчики нот, музыканты оркестра. От его настроения зависело, какая мелодия будет у главного героя в самый ответственный момент его биографии: грустная или веселая. Все характеры придумывал Синельников, Дунаевский находил для них музыкальное выражение в пределах музыкальных тем, придуманных Оффенбахом. Исаак из Лохвицы был явно доволен.

«Оркестр был помещен впереди сцены по всем правилам музыкального театра, а я восседал за дирижерским пультом», — записал Дунаевский. Это было его первое дирижерское выступление. Композитор нервничал. Ему сшили фрак. Этот фрак будет его преследовать на протяжении всей жизни, как призрак. Он станет его забывать, просить выслать то в Симферополь, то в Ялту. В общем, он начнет жить своей особой мистической жизнью. А тогда, в первый раз, в костюмерной театра не нашлось готового фрака его размера. Все дико перенервничали. Помогла Лидочка Полевая. В ее доме жил ее первый муж — портной. Он пришел к Исааку и укоротил фрачный костюм как надо.

Спектакль имел огромный успех. Дунаевский был уверен, что где-то в зале сидит Мария Павловна со своим новым избранником и сожалеет, что у него нет такого фрака, как у дирижера.

В 1922 году Исаак Дунаевский вошел в театральную историю первый раз. Синельников предложил ему написать музыку к первой постановке драмы Мориса Метерлинка «Монна Ванна». В пьесе была сцена, где героиня появлялась в шатре своего возлюбленного, не имея на себе ничего, кроме плаща. Харьковские театралы сразу всполошились: Синельников наконец-то покажет эротику. В те времена это уже не казалось чем-то крамольным. В Москве или Петрограде театральный режиссер Николай Фореггер выводил на сцену обнаженных актеров. Но в Харькове у Синельникова это казалось падением Луны. Дунаевский писал музыку к этому спектаклю. Его, естественно, тоже увлекал сюжет. Тем более что вся сцена визита Монны Ванны к другу детства, который оказывается вражеским полководцем, должна быть музыкальной.

Когда Монна Ванна входила в шатер, с головы до ног закутанная в плащ, бинокли театралов устремлялись на несчастную актрису: а вдруг в самом деле окажется голой? И каждый раз, когда актриса распахивала плащ, зрители-мужчины видели только трико. На следующем представлении между театральными людьми пробежал слушок: актрису уговорили раздеться. Зал набит битком — яблоку негде упасть. Все ждут, когда начнется второй акт, в котором Монна Ванна приходит в палатку своего любовника и снова, ах, на секунду раскрывается. Все бинокли, особенно с первого ряда, нацелены на бедную актрису — и снова ничего. В зале — говорок разочарования. Актриса, довольная, улыбается. В конце спектакля — яростные аплодисменты, и мужская часть публики снова тешит себя надеждами, что на следующий раз актриса будет обнажена.

В 1923 году в Харьковском первом драматическом театре праздновалось пятидесятилетие творческой деятельности Николая Николаевича Синельникова. Оно должно было превратиться в огромный театральный разгул. Приглашения разослали в Москву и другие города всем, с кем Синельникову приходилось работать. Приехал великий русский актер Владимир Николаевич Давыдов, исполнитель комических куплетов, один из членов театрального клана Давыдовых. Праздничное застолье по тем голодным временам было роскошным.

С молодым композитором Синельников не церемонился. Как только гости поели и расслабились, юбиляру захотелось послушать музыку. Он попросил Давыдова спеть что-нибудь из репертуара их молодости. Владимир Николаевич начал отнекиваться, ссылаясь, что он не может без аккомпанемента. Тогда Синельников царским жестом указал на рояль, стоявший в ресторане, затем на Дунаевского, сидевшего за столом, и произнес: «У тебя все есть. Тут у меня композитор». Давыдов за руку потащил Дунаевского к роялю, шепча: «Только попробуйте сказать, что вы не знаете мелодии!»

— Музыку знаете, молодой человек? — спросил старичок козлиным голосом.

— Напойте, — попросил композитор.