Исаак Дунаевский. Красный Моцарт - [142]

Колеса стучали — Дунаевский сочинял. Шум времени сливался с шуршанием бумаги. Исаак Осипович слышал мир по-детски. Тривиальные бытовые звуки трансформировались в своих аристократических родственников. Стук колес — это всегда напоминание о самом главном. А сердечные увлечения — это всегда неожиданно, как атомная бомбардировка. Невозможно устоять. Новые чувства — как радиация. Все ими пронизано. Смотришь ли на лужу или на луну — видишь отражение лица девушки… Остальное было делом вдохновения.

Кроме вагонов тот поезд тянул на себе груз сердечных привязанностей. Его отношения с женщинами были проблемой, но только его личной. Его тяжесть не давила никого, кроме него самого.

Он очень часто чувствовал себя виноватым. Перед теми, кого когда-то любил. Естественно, сталкиваясь с таким количеством сердечных увлечений, Исаак Осипович перед кем-то мог быть не прав. И не всегда в этом себе признавался. Но это очень деликатная тема…

Наталья Николаевна не могла жить без Дунаевского. Умные женщины, любившие одного и того же мужчину, становятся симпатичны друг другу. Наталья Николаевна смогла понравиться жене Исаака Осиповича. Они, как путницы, прошедшие один и тот же путь, лучше понимали друг друга. Наталья Николаевна ни за что не хотела сдаваться — бросила ради Дунаевского мужа, терпеливо оставалась рядом, когда Исаак Осипович бросил ее. Просила Зинаиду Сергеевну ей помочь. Приходила после войны. Жалкая, постаревшая. Но любила по-прежнему сильно.

Когда появилась Зоя Пашкова — поздняя страсть, Наталью Николаевну он скорее терпел из жалости. А было время в середине 1930-х годов, когда Дунаевский заходил к ней домой вместе с сыном, Зинаиду Сергеевну это ранило. Исаак Осипович говорил, что все подозрения напрасны: в квартире всегда присутствовал муж-инженер.

Во всяком случае, обе женщины, которые прекрасно знали о существовании друг друга, чувствовали себя рядом с Дунаевским, как с тигром. Они знали, что полюбили вулкан. Что им оставалось делать? Бороться за сердце Дунаевского женскими методами. Индивидуальными. Вряд ли обе пассии догадывались, что сердце Дунаевского на самом деле отдано третьей женщине — музыке.

Он любил страстно.

Стучат колеса. Мы едем-едем-едем…

Так они и ехали — две возлюбленные, две танцовщицы и муза.

В то время не принято было освобождать чувства от идеологии. Поэтому появлялись песни о Родине, песни о счастье. Все эти слова для Дунаевского значили прежде всего одно — любовь. По сути, его песни были рождены женщиной и были приношением к ногам женщины. Песня о Родине — это гимн любви мужчины к женщине.

Алхимическая смесь. Дунаевский нашел формулу шума времени. В его песнях было всё: и трепещущая занавеска в коммунальной квартире, и туго надутый парус на китобойном судне на границах родины. Он даже сыграл шум времени. Кто-то справедливо называл его Мичуриным в музыке.

* * *

…Дунаевский как руководитель имел отдельное купе для отдыха и отдельное для работы. В поезде все тряслось: женщины, стаканы, музыкальные инструменты, слова. Все смешивалось в один невообразимый коктейль. Жена с любовницей, друг с недругом, «враг народа» со «строителем светлого будущего», марш с вальсом. На Дунаевском лежала обязанность все это постоянно разбирать и классифицировать, выделяя из мира хаоса вереницы мелодий.

Каждый день Исаак Осипович садился за письма. Часть из них улетела назад — по пройденной поездом колее, во Внуково — Зине и Геничке. Как они там жили? Дачники.

Позже, во время войны, придет письмо Зине, в котором Дунаевский скажет, что с ним связался Федя — Федор Федоров, минский физик, умница, голова-палата. Так впервые промелькнет на горизонте исследователей этот человек, добрый друг их дома. Не просто Федя. Большой Бобочкин друг, беззаветно в нее влюбленный. Был бы рад «украсть» ее у Дунаевского, увезти в свой Минск, чтобы погрузить в царство законов притяжения и падения, отталкивания и поверхностного натяжения. Весь мир держится на этих законах — притяжения и отталкивания.

Что говорят о человеке за его спиной? Дунаевский примерно догадывался, что говорили о нем. Он не был человеком-невидимкой. Судачили много и с удовольствием. С каждой новой женщиной в его окружении волна сплетен подымалась, как девятый вал, грозя в этот раз окончательно похоронить под собой. С кем мог, с теми Дунаевский объяснялся открыто и резко.

Зинаида Сергеевна оказалась в очень тяжелом положении. Она знала, что в гастрольную поездку он отправился и с Зоей Ивановной Пашковой, и с Натальей Николаевной Гаяриной.

Вмешательства в свои личные дела композитор не переваривал. А ведь так было легко угодить в ловушку, расставленную партией. Чуть только положил в карман красный билет — все, считай себя камикадзе. Тут же твоя личная жизнь под контролем. Жена имеет право прийти в первичную партийную ячейку и пожаловаться на мужа. И вот если Дунаевский вступит в партию, то сразу же — при его-то характере, с его-то увлечениями — большевики моментально обретут инструмент воздействия. Чуть что не так, его вызовут и скажут: «Что ты себе позволяешь? Ты идешь вразрез с курсом партии». И ничего никому не объяснишь. Прощай, гармония. А ведь свобода — главное завоевание художника.