Исаак Дунаевский. Красный Моцарт - [141]

Должность Дунаевского приравнивалась к генеральскому званию — руководитель ансамбля. Сам Лазарь Каганович звонит, хоть и изредка, и заказывает песни «Железнодорожный марш», «Романс железнодорожников». Великие мира сего почти рядом.

Каждый год в красном кремлевском кабинете, где шторы были пропитаны зловонием лозунгов, собирались «надзиратели за культурой» и коллегиально решали, куда направить тот или иной коллектив летом. Времена, описанные Ильфом и Петровым в «Двенадцати стульях», когда работники «очагов культуры» выбирали свою дорогу на юг исходя из соображений «личного счастья и выгоды», безвозвратно канули в прошлое. В цековских кабинетах за них думали долго и обстоятельно, будто в самом деле могли помочь увеличить трудно добытое счастье и обречь на него миллионы неохваченных трудящихся, разбросанных по окраинам невиданной империи. Мучились серьезно и оттого гротесково. Ильф и Петров подметили одну особенность: «красные» коллективы летом всегда отправляли в южные места поднатужиться, еще больше покраснеть, а «беловатые» коллективы — на север, чтобы поправить пролетарское чутье.

О блеск мысли людей с начищенными наганами! Строгое распределение счастья по всей огромной территории Союза. Как масло или хлеб. Музыка Дунаевского стала бесплотным эквивалентом счастья. Ее раскладывали по тарелкам радиопередатчиков по каждой области — и так по всей огромной территории счастья. Миллионы людей тянули свои руки, чтобы принять драгоценный дар. О как сладка, как сказочна была жизнь!

* * *

Отгремели старые песни, жена с сыном Геничкой остались где-то позади на даче во Внукове. Островерхие крыши дачных домов скрылись в туманной дымке. Впереди маячили новые горизонты. Чем ближе к ним приближался поезд — тем дальше они становились. Вот она — формула счастья. Оно где-то рядом, и, кажется, услышав его гармонию, протяни руку, возьми скрипку и сыграй мелодию — и все сразу становится простым. Нужна бумага, чтобы записать мелодию. Где те слушатели, что оценят, поймут эту гармонию? Мелодию исполнят и забудут, женщину полюбишь и остынешь… Весь мир из одних взлетов и падений. Счастье — только иллюзия. Где его добыть Стаханову сердечных побед?

Состав едет, издали слышимый не громыханием колес, а пиликаньем скрипок и какофонией звуков. На каждой станции сбегаются мальчишки — слушают, что за чудныˊе дяденьки едут. Все в пиджаках, с галстуками. Черно-белое кино. Никогда местные жители не видели столько интеллигентных людей вместе. Примета эпохи. Человек в шляпе — почти жираф. А тут еще и с инструментами. Такая редкость в средней полосе России.

В вагонах танцоров и музыкантов — хохот. А Дунаевский про это время напишет своему педагогу — директору гимназии, в которой он учился при царе: «Все эти годы такие тяжелые, как я их мог перенести?»

Поезд громыхал: чух, чух — точка. В голове эхом отзывалось: ля-ля-ля. Чух, чух, чух — ля-ля-ля — неплохая секвенция для марша. Тук-тук-перетук — токовали колеса, как глухари во время тока.

Сочинитель — первопроходец. Идет за теми звуками, которые еще никогда не звучали, пишет такие слова, которые еще никогда так не сочетались. Музыкант — вообще художник — по определению диссидент. Процесс творчества похож на инакомыслие. Это всегда идет вразрез с тавтологией. Мандельштам мыслил позади мыслей партии. Партия уже на эту тему подумала и успела убедиться, что это плохо. Дунаевский мыслил в русле идеологии. Это оберегало.

Путешествие — это новые эмоции. По своей натуре Исаак Осипович любил путешествовать, по принципу новые эмоции — новые мелодии.

Кажется, в связи с этой поездкой я впервые услышал о Зое Ивановне Пашковой — танцовщице, чья личность оказала очень сильное влияние на Исаака Осиповича.

Молоденькая веселая танцовщица Зоечка Пашкова ехала вместе с подружками-танцовщицами в соседнем вагоне. Хохот, смешки, пересуды — все вместе, специфическое коммунальное блюдо, которым питаются испокон веков совместно проживающие.

Мы едем, едем, едем

В далекие края,

Хорошие соседи,

Счастливые друзья.

И тогда же, как рассказывал мне Евгений Исаакович, с Дунаевским ехала Наталья Николаевна. Соседство довольно щекотливое. Наталья Николаевна — тихая, очень интеллигентная, к тому времени уже разошедшаяся со своим мужем-инженером, носившая всегда серые костюмы и беззаветно влюбленная в Исаака Осиповича — ехала в одном вагоне с маэстро, в одном купе.

И та и другая женщины были влюблены в Исаака Осиповича. Остается загадкой двусмысленное положение композитора и то, как он умудрялся делить свое время между двумя подругами и женой. Хочется воскликнуть сакраментальное: «Любви все возрасты покорны!» Исаак Осипович представлял тогда выгодную партию. Любимец всей страны, орденоносец, депутат, композитор, музыкант, заслуженный деятель. Мужчина девичьей мечты. Неважно, что не слишком красивый. Зато громадное сексапильное обаяние. Взрослые люди с трудом могут замечать в мире чудесное. Тут надо быть либо влюбленным, либо слишком талантливым. Счастливчики те, кому это удается совмещать.

Непостижимым образом вдохновение композитора было связано с его увлечениями. Музыка порождала любовь, а любовь порождала музыку. Взаимосвязано. Любовь была кратчайшей дорогой к музе. Ни один другой мужчина в советское время не мог похвастаться тем огромным запасом энергии, который хранился в Дунаевском.