Ириска - [29]

и вспоминаю

все хорошее,

и забываю плохое,

и мне так грустно.

Если бы набраться смелости – поговорить с ним.

Если бы он изменился.

Я не видела маму живой,

но не проходит и дня, чтобы я не думала:

если бы только она не умерла.

Никто никогда не займет

ее место.

Нельзя попрощаться навсегда,

если не можешь

стереть в памяти все, что когда-либо

знал,

когда-либо чувствовал.

Марла дома

Келли-Энн с Хеленой вернулись из больницы

и устроились в моей бывшей спальне.

– Мне нужно тебе кое в чем признаться, – сказала я ей через несколько дней.

Келли-Энн запустила в меня погремушкой,

когда я объяснила

в чем дело.

– Мы захватчики!

И в тот день, когда Марла должна вернуться домой,

мы втроем, как беглецы,

сидим в сарае,

ждем, пока Пегги и Донел уйдут

и Марла будет одна.

Отругаю как следует

День клонится к вечеру.

Я провожу Келли-Энн с малышкой через заднюю дверь.

На столе квадратики с буквами:

Марла играет сама с собой в «балду».

– Скажите мне… «шомпол» – есть такое слово?

Келли-Энн хихикает.

Хелена плачет.

Марла выпрямляется.

– Что смешного?

Ох, посмотри на себя!

Волосы у Келли-Энн растрепаны, под глазами круги.

Ребенок закутан в ее футболку.

– Дай-ка мне малышку.

И на руках у Марлы Хелена вдруг замолкает.

– Юная леди, вам нужно как следует отдохнуть, —

Марла смотрит на Келли-Энн.

– Поднимайся наверх и – в постель.

Я потом тебя еще отругаю как следует.

Из себя и обратно

– Это ты поставила елку? – спрашивает Марла.

– Вы заметили.

– Да уж конечно.

Я еще не совсем сошла с ума.

Ты это имела в виду?

Что я вообще ничего не понимаю?

Не болели бы ноги, я б встала

и отхлестала тебя по щекам.

– Сперва выходите из себя, а потом возвращаетесь.

Марла смеется.

– Конечно, мы все так. А разве бывает иначе?

Ты мне должна

Песок мокрый, твердый,

ноги не вязнут.

Марла идет впереди с Келли-Энн.

Я с коляской.

Навстречу нам – Люси,

рядом с ней какая-то девушка.

Короткая стрижка, челка свисает, как коричневый мох.

Люси меня заметила. Скорчила рожицу —

что, я такая противная? —

направляется прямо ко мне.

– Тебя ждет куча работы.

Уставилась на мою щеку.

Ее подружка болтает по телефону.

– Ах да. —

Мне ужасно стыдно, ведь я обещала…

Но неожиданно для себя говорю:

– А ты задолжала мне деньги.

Восемь фунтов.

Люси колеблется:

– По-моему, нет.

– Да.

– Слушай, я…

– Заплати, что должна.

– Всего восемь фунтов, это ж немного.

Я молчу, гляжу на нее.

В небе носятся чайки.

Люси лезет в сумку, вытаскивает кошелек:

– У меня только десятка.

– Годится.

Я беру деньги.

Хелена морщится.

Похоже, сейчас будет мокрый памперс.

Скорее всего, уже.

Пончики

На эту десятку

мы покупаем горячие пончики

и устраиваем соревнование – нужно есть

и не слизывать сахарную пудру

с губ,

пока не закончим.

Побеждает Марла:

два укуса —

и пончика нет.

– Мне полагается медаль!

Звонок отцу

Он, как всегда, раздражен. Голос будто наждак:

острый, скрипучий.

Сказала ему все, столько всего вспомнила – как он пытался

перечеркнуть мою жизнь.

Однако к концу разговора

папа – как прежде:

не извинился,

все так же сердит.

Но я стала другой.

Нуждающаяся

Утром присматриваю за Хеленой,

Келли-Энн приводит в порядок съемную квартиру —

моет, красит. Хочет повесить яркие шторы.

Убеждает меня – нам всем будет здесь хорошо.

И все-таки

я иду в жилищное управление

и регистрируюсь как

«нуждающаяся».

Не знаю, что теперь будет с отцом.

Зачисление

Ученики в столовой толкаются,

смеются, ругаются, опрокидывают подносы.

Учителя делают вид, что не замечают.

Смотрят каждый в свою тарелку.

В школе пахнет известкой и ванильным печеньем.

Меня сразу зачисляют в одиннадцатый класс:

– Со следующей недели, – сообщает мне на ходу

классная руководительница. Ведет к себе в кабинет мальчишку,

нос у него в крови, под глазом синяк.

– Снова дрался, Филипп?

Когда уже это закончится…

Я считаю на пальцах, сколько недель

до экзаменов.

– Ты выживешь здесь? – говорит Келли-Энн.

– Настоящие джунгли.

Я смеюсь.

– Так мне и надо,

я же прогульщица.

Она улыбается.

– Хорошо, что мне не шестнадцать.

Громкий звонок, а потом

тишина в коридоре.

– Подумаешь, шумно.

Переживу.

Что случилось с Ириской?

От Марлы пахнет лекарствами.

В окне палаты – розовый закат.

– Расскажите, что случилось с Ириской?

Марла прерывисто дышит.

Может, уснула?

Наверное, к лучшему, а то такие вопросы

снова собьют ее с толку.

– Ириска? Что-то ты на себя не похожа.

Заболела?

Если тебе станет лучше, пойдем на пикник?

Возьмем бутерброды и чипсы.

Сейчас ведь тепло?

Или наденем пальто.

Дыра на колготках у Марлы, и стрелка ползет.

Голый палец торчит.

– Ириска нашла свое счастье?

В конце-то концов?

– Да.

Конечно.

Может, со мной будет так же?

Наверное, у Ириски

все хорошо.

Сбылись мечты, исполнились желания.

Марла кладет руку мне на колено.

– Ириска всегда была смелее меня.

Я была… взбалмошной.

Носила яркое, красилась, болтала что в голову взбредет.

Флиртовала с парнями намного старше меня.

Вытворяла такое… папа не знал, что со мной делать.

Ириска другая.

Серьезная.

Даже летом ходила в коричневых платьях.

Рассудительная. Понимаешь, о чем я?

Но она уехала.

Не просто из города —

из страны.

– Сбежала?

– Нет. – Марла садится прямо.

– Сразу после смерти Оливера

собрала чемодан, купила билет на пароход

и уехала в Бруклин.

Она сейчас в Бруклине?

Не знаю.

Она никогда не писала оттуда.

Почему?

Почему ты мне не писала?