Ириска - [26]

Рукодельница!

Но такая тихоня.

Теперь у нее уже внуки.

Бабушке очень понравился шарф.

А священник, похоже, был пьян —

слишком много ему поднесли накануне.

Понимаешь, о чем я?

Мы вернулись домой ужасно голодные,

я начала накрывать на стол.

Слюнки текли, так хотелось мяса.

Нив помогла все разложить и вдруг спрашивает:

«Папа,

а ветчина?»

Он забыл, представляешь?

Кажется, Нив назвала его

безбожником!

И получила подзатыльник.

Ее отправили наверх, в спальню.

Так что за столом были только мы с папой

в золотых колпаках,

ели чертов морковный салат – все равно что солома!

На Рождество.

Как мама ушла, папа стал просто невыносим.

Она его бросила.

Нет, она умерла.

Она бросила всех нас.

Он тоже ее бил. Кричал на нее. И до сих пор кричит.

Давай с тобой сходим в кино?

У тебя есть деньги?

Можно взять у Роджера аванс.

Или попросим у Мэри.

Целую Марлу в щеку:

– Я принесу вам пальто.

Пойдем погуляем.

На берегу

В небе носятся чайки.

У каждой свой боевой клич,

враз отличит чужака.

Интересно, кто-нибудь узнает мой голос

по телефону?

В кармане тренькает – кто-то мне написал.

Пожалуйста

Еще одно письмо от Келли-Энн:

«Завтра приеду в Корнуолл,

Ты еще там?

Почему молчишь?

Я сто раз тебя набирала. ПОЗВОНИ МНЕ!

Пожалуйста».

Не звоню, и не пишу.

Не знаю,

что

отвечать.

«Бриолин»

Как-то в школьном театре мы ставили «Бриолин».

Я играла в массовке, а Софи получила роль Сэнди.

Для заключительной сцены

ей пришлось напялить дурацкие узкие брюки

и туфли на платформе.

Джеки сказала:

– Как-то неженственно, ты как пацан.

Софи в ответ покрутила задницей.

– Да ну, а по-моему, классно!

Папа и Келли-Энн

пришли на спектакль.

Уселись на заднем ряду,

папа уткнулся в свой телефон.

Потом он сказал:

– А подружка твоя ничего. Такой сильный голос.

– Софи поет в хоре, – пояснила я.

Келли-Энн обняла меня за плечи.

– Эллисон, ты была молодцом.

Папа засмеялся:

– Что?

После церковного хора

петь в таком мюзикле?

По дороге домой мы остановились перекусить.

Папа разрешил мне выбрать: мороженое

или чипсы,

но не то и другое.

– Ты тоже неплохо пела, – сказал он,

вручая кассиру пятерку.

Я чуть было не улыбнулась,

и тут он добавил:

– Ты, конечно, старалась.

Но не всем же быть звездами.

Я Эллисон

Смотрим новости:

политики говорят красивые речи,

обещают кучу всего. Лгут, так уж привыкли.

Марла глядит на меня. Спрашивает грустно:

– Кто ты?

– Я Эллисон.

У меня нет дома, мне некуда идти.

– Да, – Марла кивает.

– Мне тоже – некуда.

Море

Морю нет дела —

я в шелках и довольна

или рыдаю в рваной одежке.

Море

будет

катить свои волны туда и обратно,

будет спокойно дышать

или яростно,

просто БУДЕТ —

ему все равно,

что я кричу

с берега.

Слушает только себя —

не тех, кто поучает,

как следует поступать.

Хотела б я стать похожей на море.

Упала с лестницы

Я стою,

наблюдаю – девушка на скейтборде спускается со ступенек.

Засмотрелась,

пропустила зеленый свет. Ну, подожду, загорится.

На киоске висит объявление:

нужен разносчик газет.

Не хочу брать работу у Люси.

Иду домой.

Захожу, и

вижу Марлу – скорчилась внизу у лестницы,

стонет,

голова

в луже крови.

На этот раз

Как ей помочь, остановить кровь?

Я не знаю.

Нужно звонить.

Врач «Скорой помощи»

Марла жива,

лежит на носилках в машине;

врачи

принимают меня за внучку.

– Ты можешь поехать с нею.

И я сажусь рядом с Марлой.

Маска закрывает ей лицо;

одеяло натянуто до подбородка.

Марла глядит на меня.

– Ириска.

Я по тебе скучала.

Где ты была?

Мне нужно с кем-то поговорить о Мэри.

Ты единственная, кто меня понимает.

Ты уже не страдаешь по Оливеру?

Я поправлюсь?

– Вы упали.

Подлечитесь, и…

– Ах да. Я упала.

Но знаешь…

Я столько раз уже падала.

Я передам

– Вы член семьи? – спрашивает меня доктор.

– Да.

– Она неудачно упала, сильно ударилась.

И ничего не помнит.

Конечно, какое-то время побудет в больнице,

но ей нужно жить в доме,

где нет… лестницы.

Хотя бы так.

Вы скажете всем остальным?

– Да. Я передам ее сыну.

Отцу.

Ее сын – мой отец.

Он хмурится.

– Да. Хорошо. Спокойной ночи.

Дом мой

Оставляю записку для Пегги – типа, врач написал.

Ей же нужно знать, что случилось.

Слышу – вошла, прочитала. Ругается:

– Черт! Дерьмо! Ну надо же…

Кому-то звонит:

– Упала… Да… Нет, я не знаю…

Сейчас поеду в больницу.

И снова звонит:

– Упала… Да… Нет, я не знаю…

Донелу я сказала.

Да, поедет в больницу.

Я тоже.

Послушай, Луиза…

Конечно.

И уезжает.

И не вернется, по крайней мере, сегодня.

Дом мой.

Занять себя

От нечего делать занимаюсь уборкой:

мою посуду, протираю шкафы;

весь вечер со шваброй и тряпкой.

Чтобы только не слышать

тишину —

в спальне, на кухне, в гостиной,

везде.

Спит

Голова в бинтах.

Кожа белая, как бумага.

Рядом на мониторе бежит кривая – видно,

как бьется сердце:

жива,

жива, все-таки жива.

Я сижу у кровати.

Марла спит.

– Мне, наверное, нужно уйти.

Нельзя оставаться в доме, когда вас

там нет.

Это неправильно.

Марла?

За спиной у меня медсестра

изучает

медицинскую карту.

Марла стонет во сне.

– Что?

– Останься!

– Здесь или в доме?

– Останься, – повторяет она.

И тут появляется Пегги.

И тут появляется Пегги

– Ты кто?

Толстые руки упираются в толстые бедра,

Ни тени улыбки. Глядит подозрительно.

Я встаю и протягиваю ей руку.

– Я Эллисон.

Знакомая Марлы.

Живу на той же улице.

Звонок

Едва я настроила мессенджер —

проходит всего

пара часов,

и в трубке голос, который я так боялась услышать:

– Эллисон, где ты?