Иринка-рябинка - [3]
— Пойду заблужусь, что ли! — вздохнул Кирик и вслед за птичкой пошёл в лес.
А земля под его ногами чмокала, будто вздыхала.
Да как ей было не вздыхать! Её распирало от тронувшихся в рост корней, её пучило от миллионов ростков, упрямо пробивавшихся к свету.
Что-то очень важное и удивительное происходило в лесу, и оно называлось «весна».
Это о ней, о весне, пели птицы. А потом Кирик услышал и другой — глуховатый, уже не птичий голос. Он набрёл на лесной ручей.
Там, где вода перекатывалась через камни, у ручья была выпуклинка, и она вздувалась, как птичье горлышко. Ручей пел.
И в самом Кирике пело. Он уже больше не хотел заблудиться. Очень нужно! Пусть заблудится кто-нибудь другой!!
Вдруг на коре сосны что-то сверкнуло и погасло. И опять сверкнуло. Это дразнилась бабочка-крапивница.
Она явно подмигивала Кирику, то раскрывая, то закрывая свои бархатные крылышки: а ну-ка поймай!
А что? Не поймает?!
Кирик погнался за ней по самому краю лесного оврага. Вот сейчас догонит, вот… И тут он почувствовал, как земля, мягко дрогнув, поплыла под его ногами.
Он ухватился за росшую у обрыва рябинку, но и она поползла вместе с ним, и, брызгаясь землёй, Кирик покатился по склону.
Ему было не больно, но очень обидно. И во всём была виновата рябинка. Почему она не могла его удержать?
Кирик встал на ноги и сердито взглянул на лежавшую на земле рябинку.
Она ещё только просыпалась. Её сморщенные листики были сложены щепотью. Лишь на макушке распустился один лист, похожий на птичье пёрышко.
И Кирику стало жалко загубленное деревце.
— Ну что мне с тобой делать? — спросил Кирик и оглянулся.
Ему показалось, что зелёные травинки из любопытства даже привстали на цыпочки. Деревья, прислушиваясь, насторожённо покачивали вершинами.
Весь лес ждал: что будет делать Кирик?
— Уж так и быть, — сказал Кирик, взваливая рябинку на плечо. — Из-за тебя придётся тащиться домой.
Это не он хотел домой, это хотела рябинка. Ведь она засохнет, если её не посадить.
Кирик шёл и слышал, как за его спиной радостно повизгивают рябинкины ветки.
Но до дома было не близко, и Кирик устал. Он переложил деревце на другое плечо. И другое плечо заныло. Тогда он опустил рябинку на землю и приткнул её к пню.
Один он дойдёт скорее. Он уже сам хочет домой. А рябинка? Пусть засыхает, какое ему дело. Он не обязан её нести.
Однако, пройдя несколько шагов, Кирик обернулся. Она стояла такая тоненькая, в солнечных пятнышках, точно в веснушках, и будто звала его, тянулась к нему всеми своими веточками.
— Ух, навязалась на мою голову! — с отчаянием крикнул Кирик.
Но всё-таки он вернулся. Теперь он, как ребёнка, нёс на руках рябинку, и её нижняя веточка, ласкаясь, касалась его щеки.
Так он и донёс рябинку до дома и спрятал её возле забора за кустами смородины. Когда он вылез из кустов, то увидел, что на крыльце стоит отец.
— Ты где пропадал? — спросил отец. — Мы с мамой уже беспокоились.
Ага! Они всё-таки заметили, что его долго не было. Сейчас они заметят, что он весь в грязи.
— Ох, измазался! — вскрикнула мама. — И ноги мокрые! Сейчас же раздевайся, я тебе их разотру.
И мама стала растирать ноги Кирику. Значит, она всё-таки его любила, хотя он был не самый младший и весь в грязи.
А когда он стал сухой и тёплый, мама повела его в спальню:
— Пойдём, познакомься с сестрёнкой.
На маминой кровати в розовой кофте и чепце лежала эта самая Ира.
Кирику стало просто неловко, когда он увидел её крохотные пальчики. Совсем беспомощные, как те сморщенные листики рябины. Да разве они могли что-нибудь поломать?
Чепец у неё сбился набок и на голове золотился пух. Всё-таки у неё были волосы! Только папа их не заметил.
На одеяле лежала розовая пластмассовая погремушка.
— Почему же она не играет с погремушкой? — хмуро спросил Кирик.
— Не может взять в ручку, — ответила мама. — Ведь она ещё маленькая, ещё ничего не может: ни ходить, ни стоять, ни сидеть, ни даже перевернуться на бочок.
А Миша говорил, что она сядет ему на голову.
— Болтун и врун! — громко сказал Кирик.
— Это ты про кого? — удивилась мама.
— Я знаю про кого!
И вдруг всё лицо Иры от лба до подбородка сморщилось и заплакало. Ясно: она плакала оттого, что не могла достать погремушку. А он всё мог — и бегать и прыгать. Один раз он даже залез на забор.
— Мама! Можно я? — быстро сказал Кирик.
И стал трясти погремушкой перед Ириным лицом.
Ирины глаза смотрели неизвестно куда, но она перестала плакать, и её уголки губ растянулись.
— Как будто улыбнулась! — сказала мама. — Ирочка Кирику улыбнулась. Чувствует, что это её старший брат, её защитник!
— Гм! — промычал Кирик.
— Конечно, мужчина! — из другой комнаты откликнулся папа: — Одна беда — жадноват.
— Гм! — промычал Кирик.
— Оставь, Алексей, — сказала мама. — Раз Кирик хочет, пусть спит на своей кровати. Мы Ирочке купим другую.
— Зачем же другую? — сказал Кирик. — Мне на диване даже очень хорошо.
И он покосился на маму. Это опять была его мама. Даже ещё больше мама, чем раньше. Его и Ирина. Такая мама, от которой везде — и в другой комнате тепло.
— Ты куда? — встревожилась мама, увидев, что Кирик снимает пальто с вешалки.
— Я на минутку.
Просто ему совершенно необходимо было повидать Мишу.
