Ипостаси духа: опыт заурядных биографий - [21]
Казалось, что жизнь входила в нормальное русло: хорошая, достаточно доходная и неутомительная работа, добрая и любимая жена. Было все для простого человеческого счастья. Но идиллия продолжалась недолго. Уже осенью 1901 г. обнаружилась опасная болезнь супруги. В это время они совершали путешествие в Центральную Россию, посетили Петербург, Москву, планировали побывать в Ярославле у Василия Алексеевича, заглянуть и в родные места Дубровичи. Но планам этим сбыться было не суждено. Болезнь – чахотка – развивалась стремительно, и уже ранней весной 1902 г. Петр Алексеевич овдовел.
Он очень тяжело переживал утрату. Долго болел. В письма этого периода вновь возвращаются мрачные рассуждения об ущербности, местами нудные сентенции о смысле жизни. Вот одно из характерных: «Трудно, очень трудно человеку определить и оформить свои жизненные задачи и дела. Много неудач, горя и щелчков человек встретит на своем жизненном пути, прежде чем разберется в своих склонностях и способностях и прежде чем поймет и узнает свои духовные силы... Особенно нам, людям, вышедшим “со дна”, трудно познать самого себя, ведь с детских лет мы не получили никакого воспитания...»[92]. Или еще одно рассуждение, уже не применительно к себе, но и о себе, безусловно, тоже: «В жизни человек пытается пламенным желанием жить и трудиться на симпатичном ему поприще, вся жизнь его есть жизнь странника, взыскующего града бога живого, но несчастный так и умрет, не только не проникнув в этот храм мечты и желаний, но даже без надежды хотя бы достигнуть мраморных ступеней порога этого волшебного храма»[93].
Безвременный уход из жизни единственного близкого человека приводит к еще одной метаморфозе во внутреннем мире Петра Алексеевича. Он закрылся, дистанцировался от любых переживаний, эмоциональных всплесков и просто погрузился в рутину обычного обыденного существования. «Моя личная жизнь сложилась так буднично-серо и течет так монотонно, что и передать вам трудно», – писал Городцов в феврале 1913 г.[94] Отныне и до самого окончания переписки, а последнее письмо датируется 4 апреля 1916 г., он ничего не будет писать о своей личной жизни, о семье, о детях. Только однажды, в письме от 24 декабря 1914 г. он упомянет детей, коих к тому времени было уже немало – пятеро[95]. Кажется, утомительная январская студёность заполоняет все существо нашего героя.
История второго брака (если он был!) и семьи полна загадок и легенд, о которых уже приходилось писать. Что заставило Городцова в 1913 г. усыновить пятерых незаконнорожденных детей некой крестьянской «девицы» Пелагеи Аксариной? Более чем странная и непонятная история, истинную подоплеку которой мы сейчас вряд ли сможем узнать.
По всей вероятности, не будем далеки от истины, если скажем, что сия «девица» Аксарина и ее пятеро детей вовсе не были чужими для Петра Алексеевича. Их усыновление было делом не случайным, еще меньше верится, что это был простой акт доброй воли уже немолодого одинокого человека. Пелагея находилась рядом с Городцовым в трудное для него время после смерти Ефросинии Владимировны.
Возможно, глубокая сердечная привязанность, которую питал Петр Алексеевич к супруге, не позволяла ему должным образом оформить новые отношения, но они все же были, а усыновленные дети были детьми Городцова. Процедура усыновления – всего лишь юридическое мероприятие, необходимое для определения социального статуса детей. Несколько обстоятельств поддерживают нас в этом мнении, и они более чем красноречивы.
П. Аксарина была родом из с. Караульноярского, в котором Городцов жил некоторое время. Во-вторых, хронология появления детей на свет совпадает с рубежными событиями в биографии Петра Алексеевича. Первые дети рождаются после 1902 г., т.е. после ухода из жизни Ефросинии Владимировны. Но, что самое важное, если рождение старших детей фиксируется в Караульноярской церкви, то младшие рождаются уже в Тюмени, куда в 1908 г. Городцов окончательно переселяется. Рождение одних зафиксировано в метрических книгах Крестовоздвиженской церкви, других Благовещенской. Это были ближайшие к месту жительства приходские церкви, а проживал Петр Алексеевич в собственном доме по 2-й Монастырской улице.
О том, что Городцова и Аксарину связывало нечто, выходящее за рамки обычных, покровительственных, благотворительных отношений, может свидетельствовать и факт отвода в 1899 г. мирового судьи Городцова от участия в деле крестьянина села Караульноярского Р.С. Аксарина. К сожалению, сейчас о конкретных мотивах отвода ничего сказать нет никакой возможности, поскольку само дело уничтожено, сохранилась лишь запись в описи архивного фонда[96].
Но взаимоотношения между ними были весьма замысловатыми. Очевидно, при переезде в Тюмень Петр Алексеевич перевозит туда и Пелагею с детьми (до переезда их было уже трое – Петр, Людмила и Роман), но жили они в разных домах. У Петра Алексеевича был дом под № 2 на 2-й Монастырской (ныне улица Свободы), а Пелагея Ефимовна располагалась в соседнем доме под № 4[97]. Внучка Петра Алексеевича Зинаида Романовна рассказывала, что он женился вскоре после смерти супруги на экономке, женщине молодой и красивой. Петр Алексеевич, обладая крутым нравом, был ревнив. Он и сам пишет о себе как человеке непростом и несдержанном, которого «судьба наделила бешеным темпераментом». В молодости он перенес «ушной катар», заболевание среднего уха, нарушающего его функцию. Известно, что недослышащие люди имеют специфические черты характера – подозрительны, недоверчивы, мнительны, вспыльчивы. Недоверие к молодой супруге доходило до того, что он, по словам Зинаиды Романовны, запирал свою молодую жену в шкафу, когда в дом приходили гости. Но удержать супругу он так и не смог. Она покинула Петра Алексеевича в годы Гражданской войны, уехав с каким-то офицером в неизвестном направлении. Таково семейное предание, и доверять ему следует, по-видимому, в очень малой степени. Но, как говорится, нет дыма без огня! Письмо одной из дочерей Петра Алексеевича, Веры, только слегка приоткрывает завесу над семейной тайной. Вспоминая о своем детстве (судя по письму весьма не радостном), она писала: «когда папа был жив, мама с нами не жила, жила она на отдельной квартире, и вот поэтому я ее не знаю. Когда же она пришла, во время папиных похорон, ясно, что я её не смогла полюбить, тем более, что няня мне говорила, что папа помер из-за неё»
