Ипостаси духа: опыт заурядных биографий - [19]

.

Полу-голодная и полу-холодная студенческая жизнь отразилась и на здоровье Петра Алексеевича. Еще в Ярославле он переболел «ушным катаром», что привело к частичной утрате слуха, пострадал и желудок. Болезни его удручали. «Болезни и другие обстоятельства, не красящие жизнь, производят подавляющее впечатление на расположение духа и темперамент; я больше и больше делаюсь меланхоликом, и бывают минуты, когда не только писать или что-то делать, смотреть-то на свет божий не хочется»[83], – писал он старшему брату в марте 1889 г.

В минуты отчаяния Петр Алексеевич доходит до предельного отрицания самого себя. В одном из писем 1896 г. он обращается к Василию Алексеевичу с такими словами: «не делай из своих детей таких, ни к черту негодных, даже физически, уродов, какими сделали меня и брата Николая. А я и Николай действительно уроды»[84].

Постоянное ощущение неуместности, отчужденности было так характерно для российской разночинской интеллигенции XIX столетия. Это были, как правило, выходцы из непривилегированных или полу-привилегированных сословий, в пору юности в полной мере познавшие тяготы безденежья и жизни впроголодь. Высшее образование для них исполняло роль социального лифта, который поднимал людей незнатного происхождения к вершинам социальной иерархии и позволял занимать там значимые места, но разрыв между родовым потомственным дворянством и неродовым, приобретенным за службу, был непреодолим. Утратив связь с привычным социальным окружением, новоявленные дворяне не чувствовали себя достаточно комфортно и в своей новой роли. С течением времени, по мере врастания в новое социальное пространство, в новое окружение, обрастания связями, острота внутреннего конфликта, вероятно, притуплялась, но некая оскомина, какое-то внутреннее осознание ущемленности, или, по меткому высказыванию Е. Михниной, «социальная неприкаянность»[85], кажется, оставляла след до конца жизни.

Внешние вехи жизненного пути Городцова являют нам совершенно типичный пример именно такого продвижения по ступеням социальной иерархии России рубежа XIX-ХХ вв. Вышел он из духовного сословия, получил высшее юридическое образование, сибирскую службу начинал с чина коллежского секретаря (X класс Табели о рангах), затем с 1900 по 1907 г. уверенно поднимается вверх – титулярный советник (IX класс, 1900), коллежский асессор (VIII класс, 22.03.1903), надворный советник (VII класс, 12.12.1903) и в отставку выходил уже в чине VI класса (1907) – коллежского советника, что в то время соответствовало званию полковника. Достойная для 42-летнего человека позиция, своими руками строившего свою жизнь, практически с нуля начавшего карьеру. Он приобрел права личного дворянства и потомственного почетного гражданства. Для многих предел мечтаний, а впереди еще как минимум лет десять службы, вполне реальная выслуга в 20 лет, небольшой пенсион – перспектива не для многих в те годы!

Социальный лифтинг не только менял образ жизни человека, но он кардинально изменял и его диспозицию по отношению к тем слоям общества, из которых он вышел. Обременённый памятью не слишком радужного, полу-сиротского детства, опытом полуголодного студенчества, знаниями, в том числе и «критическими», почерпнутыми не только на лекциях, но и в «кружках саморазвития», и, наконец, правами и обязанностями должностного лица, он обладал властными полномочиями и, как ему казалось, мог оказать реальную помощь в улучшении условий жизни народа.

Убежденность в правоте своих представлений о путях и методах преобразования народной жизни, общественного строя – еще одна отличительная черта российского «образованного общества». Не был лишен ее и Городцов. В прошении о переходе на должность крестьянского начальника (1904 г.) он пишет: «За 10 лет моей службы в Сибири... много раз я видел, как мало надо, чтобы удовлетворить крестьянские потребности, и как просто это сделать, стоит лишь ближе подойти к крестьянину и проще взглянуть на его нужды и потребности ...первое знакомство с народом и породило во мне мысль и желание перейти в административное ведомство, которое одно представляет широкое поприще для служения народу в непосредственном удовлетворении нужд и потребностей...»[86]. Отношение к крестьянству, как к неразумному малому ребенку, недостаточно разбирающемуся в веяниях времени и поэтому нуждающемуся в наставлении, руководстве, определяло многие государственные начинания[87]. Несколько высокомерное отношение к народному творчеству, языку отразилось и в методе фиксации Городцовым фольклорных материалов. Н.Е. Ончуков, характеризуя фольклористику Городцова, с горечью писал: «И крайне обидно, что Городцов – человек с высшим образованием, хотя и без филологического образования, не записывал сказки дословно, без сохранения местного говора, иногда позволял себе сводить односюжетные сказки разных сказочников в одну и всегда подвергал их литературной обработке, улучшая, по его мнению, их качество. Читаешь Городцова и большая досада берет за стряпню Городцова... В общем же сказки подвергались варварскому облитературиванию»[88]