Иосиф - [85]

Пока мама прихлебывала чай, я успел задать вопрос:

– Ну, а кто-то в хуторе знал, кто убил Дундука?

– Как?! – не поняла меня мать.

– Ты говоришь, что Махор грехи замаливал…

– Ну?

– Но главный грех-то у него был, наверное, убийство? –Убил, убил, вот за то и каялси!

– А в хуторе знали, кто убил Дундука? Сразу, как произошло убийство, настоящего убийцу знали? Вот, чего меня интересует!

– О-о, да все, Паша! Все, кому надо было знать, все знали, что убил Егор Егорыч! А как жа?!

– А как же активисты? Хуторские активисты? Они что? Не могли в ГУПАВУ доложить?

– Но активисты наши были!

– И что?

– Но они жа знали – что можно докладать, а что нельзя!

– Мг! – отец посмотрел на мать, мать – на отца.

– Да ты у нас, сынок, совсем городской стал что ли? –Ага! – усилил вопрос отец.

– Ты знаешь, скольки лет надобно сидеть твоему родному отцу в тюрьме?

Отец дернулся, наверное, не понял, за что Димитриевна, родная жана его статью ему пришила.

– За мельницу! – внесла поправку Димитриевна.

– За мельницу?! О-о! Ды я бы оттуда и не вышел! Из тюрьмы! – отец активно задвигал руками на столе, оживился. – Ни-ка-да!

– Вспомни! Ты ещё и маленьким был, на Речке, да и здесь, в Авраамовском, скольки народа питалось от мельницы?

– Ага! И в голод, и так…

– А он, чего же, отец твой, когда и муку, и зерно давал людям, он своё давал? Он жа воровал!

– Воровал! Правильно ты говоришь, Нина, воровал! У гусударства! Но я жа спасал! Людей спасал! Голод! Паша! Ты знаешь, какой голод был жуткий!

– Но это в сорок седьмом голод был, – уточнила мать. –Его ещё и на свете не было. Пашки. Володя у нас только что тогда народился. Я про другие года говорю. В другие года люди тоже так и толкались возле мельницы. В тернах, за тернами, прятались друг от дружки, как дети малыи. Вроде не видят друг друга, а стоят и ждут очереди своей. Все брали и все знали – и активисты, и партейцы, и милиция брала на мельнице, но никто же не донёс! – втолковывала мне мать. – Ты вот тогда был и пионером, и комсомольцем, ты жа всё это видал?

– Видел.

– А чего же ты на отца родного не донёс?

– Да ты чего, мам?! – обиделся я.

– Но вы в школе проходили такого героя – Павлика Морозова! Ты ещё гордилси: «Меня тоже Павликом зовуть!»

– О! Вспомнила, мам! Павлика Морозова!

– А как жа, Паша? Гордилси, гордилси? Ты даже ещё и говорил, что фамилия у нас неправильная! Дескать, вот были бы мы Морозовы! Ты помнишь это или нет?

– Нет, – смутился я.

– А-а, а я ведь помню! Но я жа табе ничего не могла тада сказать!

– Что сказать?

– А то, Паша, что Павлик энтот – не нормальный Павлик. Вы вот когда учили уроки в разное время – и ты, и Таня, и Сашка, – Володя, тот без нас в Урюпинске училси. Но он тоже в Урюпинске про Павлика Морозова знал. И вот вы все талдычили: герой, герой! Павлик Морозов – герой! Не было у нас таких Павликов!

– Хэ-э, герой! – слегка развязано воскликнул отец. – Герой! Отца родного продал! Помню, и я: в мельнице не раз говорили на энту тему! Хэ-э! Павлик! Родного отца! – отец значительно потряс пальцем. – Да он жа табе отец! Хыть какой! Но он жа тебя родил!

– Конечно, Паша, были такие люди, как Павлик. Но это же единицы! Твой жа прадед, какого нонча мы вспоминали, Игнат Андреич, Царства яму Небесная, в тюрьму знаешь, за что сел? И там пропал? За то, что козу сталинской коровой назвал. А слыхал это один человек. В разговоре. Вот так вот!

– Кто это?

– Да ты его и не знаешь! Они были наши, местные, Лобачёвские, но давно уехали отсель. Я табе их и называть не буду! Зачем? И вот этот человек один и слы-хал, как твой прадед назвал козу сталинской коровой. Ага, а когда пришел домой наш дедушка, так в сердцах и призналси Фекле Тихоновне, жане своей. Я, говорит, так и так, сказал ему то-то и то-то. А за тем человеком, говорять, уже водилси грешок. Говорили, что по его доносу брали уже людей. Но ты видишь, Паша, как вышло? Дед-то знал про него, а сказал ему! Как кто за язык его потянул – смерть сабе выпросить! Не успели они с бабушкой поохать и поахать, как на-грянула ГУПАВА:

– А хтой-то там про товарища Сталина корову разговор ведёть?! А?! Собирайся и поехали!

Забрали нашего дедушку, Паша, и так с концами! Ни слуху от него, ни духу! А тот человек, какой доносил, говорять, детьми и внуками своими поплатилси!

– Как поплатился?

– Ненормальные они у него рождались! Понимаешь? –фразу эту мама произнесла так, словно обрубала все дальнейшие разговоры на эту тему! – Ой, и не буду я табе это говорить! Прости, Господи! Он сам себя наказал! А ты говоришь – Павлик, Павлик!

– Чего вы на меня с Павликом напали? Я про него и ни слова не сказал!

– Да никто на тебя не нападает, – мать мягко улыбнулась. – Завтра ушничку сварю! У меня жа там и галушки осталися в ушничок! Ты жа любишь ушничок? С галушкими? И со смятаной?!

– Люблю! С Махром история закончилась? Что дальше было?

– Дальше? А на чем я остановилась? Ах, ну да! Поселилси он у себя в хатке. Дуся на ту пору в Урюпинск переехала. Сказывали, там она сабе человека хорошего нашла. Да. А Махор в хатку свою перешёл. Она уж, правда, не пригодная для жилья была, но подлатал он её, крышу, где текла, камышом да чаканом перекрыл, печку перебрал. Руки-то на месте были. В общем, навёл кое-какой порядок, да и стал жить. Один. Он то пропадал, то появлялси. Особо ни с кем так и не водилси. Лишь к Серафиме иногда заходил, помогал ей. Бывало, пропал Махор! День, два, три не видать его. Глядишь – появилси! Ты жа, Паша, знаешь, на Земляках, в речке нашей Тишанке Махрова яма есть?