Иосиф - [76]

– Я, – говорит, – я табе не кобыла, – говорит, – чтоб в стойле твоём стоять! Поищи сабе других!

Ну, Дундук облизнулси, а серца яво защемила, и сильно защемила. Видать, Настина красота в ход пошла. Он весь курган, где Настя жила, весь курган вдоль и поперёк истоптал, проскакал на конике своем! Коника бедного измучил! Тогда жа курган крутой был, о-о-о! Что ты! Не то, что ноня. Вот выскочить на макушку кургана и туды, и суды скочить! Коника на дыбошки поставить и вниз. Ага! А все жа в хуторе смотрють и головами махають:

– Зачем коня мучаешь? Дура-ак! Форменный дурак!

И он к ней, к Насте, и так, и этак, к Серафиме, матре Настиной, стал приставать:

– Отдай за меня Настю! Я её, – мол, – в шалка и бархат разодену, пылинки с неё буду сдувать! К тёплым морям её увезу!

– А почему – к морям? Он же – партЕйный! Революционер!

– Ну, Паша, откуль мне знать? А ты думаешь, им тёплые моря не нравятся?! Партейцам?! Серафима так говорила! Кубыть он сам был с морей! Дундук-то. С тёплых или холодных, я того не знаю. Ага! А Настя – ни в какую! Ей по нраву, как говорили, был Егор Егорыч. Вишь, как выходило? Жить-то хочется! Но Настя и виду не подавала, ему, Махру. А Махор-то, Егор Егорыч, он чаво? Он пока что на Дусю свою только жмурилси, никаво не видал вокруг себя!

– Что-то туго, папа, завязывается, – прокомментировал я вслух.

– О-о, развяжить! Не боись, Паша! Мать развяжить! Чего хошь она табе так заплетёть! А потом жа и расплетёть! – уверенно пообещал отец.

– Я не плету, а правду рассказываю! И еслив вы будете мне мешать и подъеферивать меня, я психану и спать пойду! – пообещала Нина Димитриевна.

– Ни-на-а! Не надо психовать! Мы тут тожа все психованныи!

– Мама! Молчим, молчим!

– Хорошо, психованныи, молчите. Да ты свежева чайкю завари! Ни жилей заварки! А то чей-то ты нам гольную воду льёшь? Позаснём тут за чашками с гольной водой!

– Да какая – гольная? Только заварил!

– И не спорь с матерью, а покрепче, нового завари! Какой нонча привёз! История-то – длинная!

Приехал к родителям я, конечно же, не с пустыми руками. И чай привез. Цейлонский. И конфеты «КОРОВКУ» Можайского молочного комбината. И платочек матери, который сейчас вот лежит у неё на плечах, и рубаху отцу – светлую с длинным рукавом. Потому-то отец часто прокашливается и откидывается назад, как бы оглядывает себя со стороны. И сидят мои родители в обновках, пьют чай цейлонский, свежий, ненадышний, и глядят на меня, и светятся…

– И вот, Паша, чаво ана выходила! Ты жа знаешь, где церква была, на бугре на Лобачах, где вы все учились, а Егор Егорыч со сваей Дусей жили прям вот тут вот, у нас, на Солонцах, рядом с Головановыми. Пройти ему невидимкой? Особа не пройдешь. Кто-нибудь да заметить. Даже ночий. Оно как бываить? Нужна табе тёмная ночь? Так обязательно луна вылезить! А када табе светло надо, так она за тучку спрячется, и чего хошь тут делай! Как испытание какое! Получилось так, что с первыми иконами, какие Махор нёс из церквы, Дундук его и захватил. Прям на мосту через Тишанку. Ночь-то была темная, а Махор, то-олькя на мост, а луна его вовсю и проявила! И Ваня Дундуков тут как тут, здассте и пожалуста! Сзади! На конике! Он ведь в верхах ездил, как казак какой! Даа, что ты! Ага! С Лобачей ехал. Или стерёг его, или чё? Нагнал Егора Егорыча и сразу жа:

– Ты чего прёшь такое? А? Чаво стащщил?

А нес Махор церковную утварь. В том числе и крест золотой. Ну он жа в церкви прислуживал. Видать, там они и договорились с попами, что в первую очередь спасать. И он-то, Махор, был здоровый и сильный, вот ему и насобирали: кресты там, иконы старинные, завернули в платок большой. Знаешь, такие платки бывают, зимние шерстяные с махрами?

– Ну! Знаю.

– Вот в таком платке он и нёс. И уж осталось ему идти –рядом хата, а ана вишь, как вышло!

– Чего стащил? Подлец ты такой и разэтакий! – Но он, Паша, Ваня Дундук этот, он жа при исполнении находилси! Понимаешь?

– Ничаво я не воровал, – отвечаить Егор Егорыч.

– Тогда чаво тащишь?

– И не тащу, а несу иконы и кресты! – честно отвечает Егор Егорыч.

– А иде ты их взял?

– В церкви.

– А по какому такому праву ты их в церкви взял? – как пристал Дундук к Махру, как пьяный к радиу, дескать, спой и спой! И чего идешь, и чего несёшь, и зачем несешь? Но он жа при исполнении! Да ещё сверху, с коника! А тут луна вовсю светить, и Махор – как на ладони! Ага! Потребовал открыть да показать, чего в платке. Пришлось Егору Егоровичу развязывать платок. А крест золотой, как блеснул, так Дундук тот, сказывали, чуть с коняшки и не свалилси!

– Золотой?! – кричить.

А Егор Егорович глядить на няво да молчить. Молитву про себя читает. Чаво ты ответишь? Золотой крест али не золотой? В церквях кресты были разные, были и золотыи!

– Сейчас же мне отдай его! – командует Дундук.

– Зачем табе крест? Ты жа неверующий! – кубыть спрашивает его Махор.

– А не твоё собачье дело! – отвечаить Дундук. – Отдай, а то всё отберу!

Ну и что ты думаишь? Конечно, отдал Махор крест. Хорошо хыть так отбоярилси. Ну, эту церковную часть принёс он домой, к Дусе, да назад, в церкву. Рассказал там, что так и так, крест золотой отнял Ваня Дундуков. А уже ночь-то была, но никто из церкви не уходил! Люди наслышаны были, как церква разрушать стали – всё рушили! Решили срочно спасать другую утварь церковную, с иконами и со всем нужным имуществом. Думали жа чаво? Ну, побесится, побесится советская власть, да и снова церква откроить. А тут табе и иконы, и кресты – всё на месте! Как жа ана без Бога?! Старые люди так и говорили, что надеялись на прежние времена. Мол, придуть они! Вот ведь как! Да-а… А среди прихожан на тот момент была Серафима Землякова с Настей. Она и предложи, Серафима, дескать, давайте ко мне иконы снесём. Дескать, и пройти ко мне можно будет незамеченными, буграми! Ну, ты жа понимаешь, Паша, как там пройти!?