Иосиф - [71]

– А чаво ты про меня расскажешь? Что я старше тебя на шашнадцать лет? Семижёнец? Хромой? Ты чего, Нина? Ему такие не нужны! Это, Паша, мать хочет, чтоб ты её описал. Чтоб она была как краля – вся красивая и молодая, пела и плясала! Её жа, вишь как, отец в хор Пятницкого не пустил, так она таперич, всяческими путями в кино хочет пробраться! Ты чаво, Нина? Ты соображению имеишь? В кино?! Да хто нас туда пустить? Смешная!

– Ну! Всё-всё-всё! – вмешался я. – Про вас много серий надо! Про вас – потом. Вы мне какую-нибудь другую историю, коротенькую!

– О! – отец неожиданно обиделся. – Про нас уже ни хочить!

– Да ты что, пап?! Вас и не поймёшь, не разберёшь!

– А можа, сначала поспим, а завтра, а? Сынок! Ты жа с дороги! Устал?

– Начинай сейчас!

– Прям горить, ага?

– Горить, горить!

В общем, сама история обозначилась вскоре.

– А ты Земляковых, что у кургана жили, прям вот тут вот, у яра, знал? – обратилась ко мне мать. – О-о, да откуль ты их мог знать! – поправила себя. – Она, вон, когда дело происходило! Сто лет назад! А деда Махра Егора Егорыча, помнишь? Не помнишь ты и его.

– А причём тут Егор Егорыч? – не понял отец.

– О, Иосиф, да ты тоже не знаешь энту историю. А там, Паша, о-о! – мать значительно покачала головой. – Уж тут уж, надо много чаво захватывать!

– Ну и захватывай!

– Захватывай! Ты вот… – мать машинально погладила скатерть и помолчала. – Нет, не с этой стороны пойдем! Палыч! У вас в Няхавах када церковь крушить стали?

– Ты про год что ли? Да откуль я помню? Ну, с Нюрушкой я тогда жил. Нас там в той церкви и венчали.

– Где-то в тридцатых.

– В тридцать первом году! – вспомнил отец. – В тридцать первом! Дочь Надя родилась у нас в двадцать девятом, а когда ей исполнилось два годика, тут стали и церкву нашу ломать, Ивана Бугуслова.

– Вот, видишь? Вначале тридцатых! Я жа тогда дитём совсем была, а озорная – о-о! Оторви и выбрось! Я жа в двадцать четвёртом родилась и скольки мне тогда было? Шесть, семь! А родилась-то я на Троицу! Так что под Богом всегда ходила и счастливая была! А дедушка наш, Игнат Андреич, Царства ему Небесная, он был попечителем нашей церкви. И жили мы рядом с церковью и, считай, я там дневала и ночевала, в церкви-то! Я табе сейчас, Паша, про себя расскажу!..

– О! Да хто тебя просить про себя? Табе жа русским языком сказали – какую-нибудь энткую историю!

– Нет-нет! – остановил я отца. – Рассказывайте всё!

– Те года какие были? Вот ты, Иосиф, хутор Водины свой всегда вспоминаешь – матом там у вас не ругались, не пили и не курили…

– Не пили, не курили и матом не ругались! Революцьонеры принесли всю энту гадысть! – подтвердил отец.

– А у нас? Я жа тожа помню! Вот, помню, на печки лежу, ага, у меня энта картинка вся в глазах! Лежу, а дед Игнат Андреич с улицы заходить и прям с порога: «О-о, Тиховна-а!» – Это он бабушке нашей, Фёкле Тихоновне. – «О-о, Тихоновна-а, чаво я щас видал! Чаво я щас слыхал! – Руками вот так вот машить! Ага! – Я сейчас мимо ихней читальни иду, а они там, приезжие, черными словами говорять! Не дай и не приведи Господь! Он ей – черным-черным, она в ответ – белым-белым и немного серым, и немного серым. А он опять – чёрным-чёрным, чёрным-чёрным! А она уж тут – серым-серым, серым-серым и черным, и черным! А цыгарок вокруг – Господи, помилуй!»

Вот, Паша, они даже слова матерные не могли выговорить. Старики наши. Ну а я была пронырливая! Всё видала и слыхала, дитё же! Набралась сабе – ого-го! Всякой дурацкой дурнины! Читальня жа там рядом была! Тогда-то не клуб называлси, а изба-читальня. Там все комсомольцы и партейные гужевались, ну и мы, детишки, шныряли вокруг этой читальни. Ага! Раз в воскресенье служба в церкви идёть, и все наши на службе стоять, а я… Кажный раз вспоминаю, и аж щёки краснеють…

– Гля, аж запылали! – скривился отец.

– Ага, – мать не обратила внимания на отцовскую иронию. – А я… И как у меня всё это вышло! Уму непостижимо! Значит, постояла, постояла я с дедушкой рядом, с Игнатом Андреичем, На службе, ага! К бабушке подошла к сваёй, Фекле Тихоновне. С ней постояла. Но я же была пронырливая! Страсть! И мне так захотелось, чтобы все на меня обратили внимание! Вишь какая? А все же на батюшку глядять! Ну, думаю, какая-то тут несправедливость! На него все смотрят, а на меня?! Ну, погодите, думаю! Выхожу во двор, залезаю на забор, церковный, да как заору, частушку. У меня жа голос вон какой!

– Ды знаем! Слыхали! – заметил отец.

– Ага! Сижу да распеваю!

Сидить поп на козе!

Самогонку вэзэ!

А милиция – вдогонку,

Отбираить самогонку! – хохлы нам такую частушку в хутор завезли. А в церкви-то – слыхать и хорошо слыхать! И шепчутся между собой прихожане:

– И хто эта такая? Чей ребёнок орёть охалицу такую?

– Да внучка Игната Андреича!

– Внучка Игната Андреича?! Ай-я-я-я-я! Не могёть быть?

– Могёть, могёть!

– Щас вон они какие дети пошли!

– Вот, Паша, как дед из-за меня позор принял! Мать у тебя в детстве какая была! Балованная, Паша. Просто – балованная! О-о! Досталося мне потом!

– И какая же тут люмбовь? Балованная она! Я не понял тебя, Нина! Про «самогонку вэзэ» ты уже сто раз рассказывала! А дитё просил тебя про чего-нибудь такое-энткое!