Иосиф - [70]

Каждую осень, в один её из дней, руки тянутся к гитаре, и тогда я мурлычу тоскливо-щемящую песню, которую отчаянно орал в юности:

Отшумело, отзвенело бабье лето,

Паутинками развеял листья ветер

А сегодня журавли собрались в стаи,

И кричат они, над нами пролетая…

Зима? Вот и еду зимой. Спешу! Спешу к отцу, к матери! Там, на огород у отца, ближе к стогу сена, вечером куропатки часто прилетают. Ныряют в снег и пропадают. Пропадают совсем! И в каждый зимний приезд в вечернюю пору я беру отцовское ружьё «шашнадцатого» калибра и выхожу с бекасином в патроне на охоту. Честно признаюсь, я не охотник. Но кто не любит и не любил в молодости пощекотать себе нервы? С пальцем на взведённом курке, сдерживая дыхание и предательский скрип снега, медленно обходишь стог. Всё белым-бело, ни одной темной точки. И вдруг из-под ног твоих стремительно и с шумом: ФЫРР! ФЫРР! ФЫРР!..

БАБАХ!!!

Мимо!..

В Нехаево автобус пришел к вечеру. Я не стал заходить к друзьям, родственникам, сразу с автостанции зашагал в свой хуторок Авраамовский. Это двенадцать километров. Путь-дорожку домой приходилось преодолевать не раз и не два – сотни раз, так что была она привычная и желанная. Снега в том году насыпало много, к тому и метель мела, а это было в феврале. И шел я, можно сказать, по бездорожью. Часа три пробирался! В Подосиновиках, где путь пролегал через лесок, там вообще не было никаких следов – сугробы! Один круче другого! Да и ветер с поля так дул, так дул! Не имея препятствия в голых деревьях редкого леска он пронизывал осеннее, на рыбьем меху, пальтишко до самых моих косточек! Продрог я тогда в Подосиновиках. Вдобавок к этому ещё письмо от матери вспомнил последнее, где она страсти нагнала с волками. Мол, развелось их – жуть какая! Бродят, подлые, стаями! По полям, ярам и лесам, в хутора заходят и никого не боятся! Письмо это я вспомнил, когда уж из Нехаево вышел. Возвращаться не стал, не помужски выходило, однако мысли так и царапались в голове: волки, волки! Подлые. Они жа тебя при нечаянной встрече не будут спрашивать, съедобный ты или не съедобный? СожрутЬ! И как в той сказке – ещё на косточках покатаются! Вот тогда в Подосиновиках с этими словами «и на косточках покатаются», я, дико оглядываясь по сторонам, утопая в нескончаемых сугробах, как мог энергично толкался вперёд. Но, слава Богу! Сказку о косточках забыл уже в Кулиновском. Но больше всего накувыркался я и согрелся перед самым домом – в талах, где по весне тонул когда-то Бенца. Снега там намело в густых ивовых кустах ещё больше, чем в Подосиновиках, выше головы, как мне тогда показалось. И если в Подосиновиках снег был жесткий, тугой и сбитый, то здесь он, несмотря на конец зимы, был рыхлый и мягкий. В некоторых местах нырял я по грудь.

Но сколько раз замечал, когда последние метры пути преодолевались с величайшим трудом и трудности заканчивались, приходилось испытывать величайшую радость – преодолел! Примерно с таким сентиментальным чувством, мокрый и счастливый, я приближался к родной хатке.

Уже стояла ночь, родители меня не ждали. Метров за двадцать-тридцать до двора вдруг выкатились, словно из снега вынырнули, собачки наши – Кукла с Шельмой, радостно завертели хвостами, заскулили и бросились под ноги. Эти верные друзья никогда попусту не брехали! По какому-то непонятно для человека собачьему нюху они точно отличали чужого от своего. Покорив последнее препятствие – ворота, я стучал в отцовское окошко.

– Да ты что, сынок?! На ночь глядя! Как жа ты шел? Зимой по этим талам один Бенца ходить! Гля, там чаво творится! Да ты весь мокрый, аж до носа! – встретила меня мать с причитаниями и тут же бросилась к комоду вытаскивать одежду. – Да ты знаешь, скольки у нас волков развелося? Ужас! Я жа табе в письме писала! Ты письмо получил?

– Получил.

– Переночевал бы у Татьяны, а утром… Надень вот эти, вот эти штаны, они сухие и теплыи. Говорю табе – энти не бери. Вот какие! Они теплее!

– О, Паша! Волков у нас – ий правда! Много! – подтвердил отец, радостно разглядывая меня. – Гля! Да ты и правда мокрый. Николай, вон жа, Попов, у фермы с опоры электропередачи убил надысь. Здоровенного! И там в низах, за вышнями ходють, Паша, ходють волки!Т ам жа на Кулиновских никто и не живёть. Одни мы тут кукуим!

Родители собрались уж спать, но моё появление их всколебало, и скоро мы сидели за столом и пили чай. В хате стояла жара, в печке-голландке ровно потрескивал уголёк, низкий потолок отцовского жилища опускал и рассеивал все, далеко устремлённые, мысли. Рядом сидели самые дорогие люди, а из уголка с иконы смотрели на нас Матерь Божия и Иосиф. Я тут же выложил причину своего приезда, мать слегка скривилась:

– Про любовь табе? Я уж думала, что сын соскучился по родителям, вот и приехал навестить…

– Да, конечно, я соскучился! Но заодно и расскажите чего-нибудь интересное.

– А ты напиши про нас с отцом! – в материнских глазах мелькнул весёлый огонёк!

– О-о, не-е, Паша! Про нас ни нада! Ни нада! – решительно воспротивился отец. Мне показалось, что он даже испугался.

– А чего ты пугаисси, Иосиф? – подтвердила мою догадку мать. – Чего это «ни нада»?