Иосиф - [56]

Деревенская Катя – пастушка,

И понравилси ей – о-о

Чернобровый Андрей – а-а,

Чернобровый красавец Андрюшка.

Пел дядя Серёга негромко, но проникновенно, а голос его был такой красоты, что если бы мне дали его послушать, не сообщив, что это поёт дальний родственник моего отца, сват, я бы прокомментировал примерно так:

– Фамилию! Назовите фамилию и имя! Кто это поёт?! Заслуженный или Народный? Восхитительно!

Давай Катя с тобой – о-о,

Переменим всю жизнь – а-а,

Деревенскую на городскую!

Разодену тебя – о-о,

В шелка, бархат, атлас – а-а,

И куплю табе шаль голубую!

И поверила Ка-а-атя

Всем этим словам.

Вот красавец-Андрей в город едить.

Он Катюше сказал – о-о,

Как найдёть он жильё – а-а,

Так на тройке за нею приедить!

Протяжные «о-о», «а-а» в некоторых куплетах звучали у дяди Серёги, как оценочные категории, в иных же – как констатация факта. Ну, например:

Вот уж годик прошел – о-о, – прозвучало, как свершившийся факт…

А Андрея всё нет – а-а, – тут – оценка. Мол, подлец! Полный подлец Андрей! Его тут ждут не дождутся, а он?!..

У Катюши ребёнок родилси,

Катя сына берёть – о-о,

На свет белый идеть – а-а,

Катя едить разыскивать мужа.

За спиной дяди на взгорочке показался велосипедист, и я его, хотя и не видел несколько лет, сразу узнал. А управляющий продолжал рвать свою легкоранимую «серцу»:

Научилась она, – а-а,

Водку горькюю пить – о-о,

Научила и сына Андрея.

Научилась она – а-а,

В рестораны ходить – о-о,

Там и встретила мужа-злодея.

По всему было понятно, что велосипедист направляется к нам.

Здравствуй, муж, дорогой, – о-ой

Я Катюша твоя, – а-а,

Так давно я тебя не видала!

Посмотри на няво – о-о,

На сыночка сваво – а-а,

В твою память Андреем назвала.

Атайди ат меня – а-а,

Я не знаю тебя – о-о,

Да и видеть тебя не желаю,

А за сына таво, – о-о,

Что ты мне говоришь, – а-а.

Я за сына яво не считаю.

Велосипедист выехал на плотину, спешился и тихо подошел к нашей компании.

Засвяркали глаза, – а-а

Заблестел в руке нож, – о-о,

Катя ножик Андрею вонзила…

Одной рукой, кулаком дядя Сергей вдарил оземь, а другой ухватился за грудь. Трудно было определить: в какой театральной системе в данный момент работал дядя Сергей, в системе представления или переживания?

За измену твою – а-а,

За неверность ко мне – о-о,

Вот за всё я табе отомстила!

Дали срок небольшой – о-ой,

Отсидела она – а-а,

Жить Катюша в деревню вернулась.

И как прежде ана – а-а,

Всё со стадом овец – о-о,

От вясны и до осени ходить…

Дядя Серёга закончил песню и склонил голову набок.

– Кгы-кгы-кгы! – прокашлялся велосипедист за спиной его. – Извиняйтя! Федорыч! Я эта… Мне варить нечем! Электроды все кончились! – велосипедист улыбнулся нам с братом одними глазами и принял суровый вид. Мол, я вас признал, но не вы в сей час главные герои.

– Да-а! – выпрямив голову, не оборачиваясь, протянул дядя Сергей. Помолчал, вздохнул. – Хыть песню дали доиграть! Во, Володя, жизня какая! Последняя моя уборочная! До каких пор я буду мучиться?! А? А пропади оно всё пропадом! Ого-го-го-го-го-го-о! – управляющий тяжело приподнялся. – Я жа табе вчарась с большим трудом сотню электродов достал! Можно сказать – стащил!! Фактически – стибрил! И привез, как человеку! И иде они?! Ты чё, их жрешь что ли, Паша?! А? Я тебя ну никак не понимаю!

– Кгы-кгы, – Паша оголил ряд железных зубов. – Федорыч, Федорыч! Ну они жа подмоченные были! Ты подмоченные стибрил!

– Я – подмоченные?! Я – подмоченные, …

– Подмоченные, подмоченные! Дюжа подмоченные! Я яво – раз! А он – глянь! Черканёшь, а он сыпица! – это был Пашка Лобачёв.

Про тёзку надо рассказать. Человек он интересный со всех сторон. Действительно, Лобач является родственником какого-то знаменитого силача. Говорили, что самого Ивана Поддубного! Неслучайно норов в юности у Паши нашего был необузданный, и силища – ого-го! Кого он только в нокаут не отправлял!

У некоторых больших людей есть такая черта – обидеть маленького: небрежением, насмешкой, взглядом, словом. Даже, может, и в шутку. Тут Лобач не разбирался, кто перед ним. До дяди Серёги в нашем хуторе был другой управляющий – не меньше по комплекции, если не больше нашего рассказчика дяди Серёги. И как-то тот управляющий, пребольшой человек, в шутку решил взъерошить Пашкину шевелюру.

– А-а, Пашок! – посмеялся он. – Метр с кепкой! – и только руку протянул, чтоб чуб взлохмать Пашке, как получил нокаутирующий удар!

Водой, говорили, отливали, в чувство приводили того управляющего!

А какой лыжник был Пашка! О-о! В юности у него была кличка – Лиса Патрикеевна, за умение нырять на лыжах между деревьями. За Лисой Патрикеевной угнаться только Вася Васильев мог.

– Да ты чего?! – рассказывал он. – Знаешь, как он вилял?! Знаешь, скольки мы на спусках лбы себе порассшибали? Вот едет, едет, и ты за ним по его лыжне. И как спуск крутой начинается, тут гляди за Лисой Патрикеевной! Он мог к дубку подъехать и в нескольких сантиметрах от него резко вильнуть. Патрикеевна дальше едить, а ты лбом в дубок! Бумц! И искры из глаз! Ха-ха!.. А дубок на месте…

– И ты бился?

– Я? Ды не-е, я не билси! Это другие бились. А какие у него лыжи были! Он сам сабе их мастерил! Он их так выстругивал, носы запаривал, загинал, и они у него выходили такие тонкие, легкие! А с Гордищи, знаешь, как он гонял?.. А оттуда мало кто спускалси. Там жа крутизна! Глянь, какая!