Иосиф - [54]

– Ты, Вова, не махал бы тута! Недоутка какая-нибудь клюнить и всё тута! Они жа, заразы, такие прожорливые –страсть! Чё сверканёть, то и сожрёть! – Недоутками мама называла индоуток.

А отец со смехом заметил:

– Чего ты, мать, недоуток этих жилеишь? Пусть посвяркаить, можа, какая-нибудь и клюнить! Можа, детишки мясца захотели? Намякають! А?! Городские, голодные! Сами, как недоутки, ага, Пашка?!

– Ага! – вслух признались мы с братом.

Перед нашим выходом на рыбалку, когда отец установил, что дует Афганец, и что ухи, которую он страшно любил, ему не видать, решил зарубить одну НЕДОутку.

Замечу! В представлении брата я слыл нерадивым рыбаком, в смысле подготовке к ней. Может быть, так оно и было! Мои телескопы добывались из клёна, ивы, тополя, а рубил я их за своим огородом.

– И что ты? – морщился брат. – Не можешь купить себе в Москве хотя бы одну приличную удочку? Чего ты машешь тут своими коряками?!

В отличие от Вовиных телескопов, мои удочки-коряки имели имена и отчества, и рыбак я был классом выше, чем брат. Например, мы могли рядом сидеть, и я говорил:

– А ты, братец, особо не хвастайся своими безродными житомирскими телескопами, понаблюдай, как сейчас, именно в сию секунду, клюнет у меня, на коряке Марии Ивановны, – и точно! Клевало тут же! – А Петр Петрович? Смотри, смотри! – И Петр Петрович никогда не подводил. На рыбалке мне везло более других.

Но! Был у нас в хуторе, да он и сейчас жив-здоров, Пашка Лобачёв! По моим понятиям он входил в когорту мистических рыбаков! Мне казалось, что он знал наперечёт всю рыбу в нашей речке Тишанке. Не раз, помню, в детстве сидишь на бережку, сидишь, и у тебя не клюёт. Идет тёзка мой. Он ещё где-то там, а слышно, что это он шагает. Как заядлый курильщик, а курил он махорку, Пашка кашлял по-особому, как в бочку гудел! Вот, подходит:

– Кгы-кгы-кгы, клюёть?

– Не-а…

– Кгы-кгы-кгы, а тут клевать не будет. Иди, во-он под кустик, там клюнить. Там окунёк. А вот если туда сядешь, но рано с утра, там и линькя поймаешь, а вот…

По его подсказке я ловил и линя, и окуня… Пашка принципиально не ходил на пруд Кулиновский. Ловил рыбу только в Тишанке, и говорил:

– Не помню где, кгы-кгы-кгы-кгы, но я прочитал, кгыкгы-кгы-кгы, что самая сладкая в мире уха – из наших тишанских окуней! Кгы-кгы-кгы-кгы…

– Что-о?! Кто знает про твою Тишанку? Тишанка! Где это ты вычитал? В «Крокодиле» что ли?

– В каком «Крокодиле»?! Это, знаешь? Кгы-кгы… Ну, как она? – с силой стучал себя по лбу. – Как жа она называется, книжка?..

И когда уже с других хуторов, да и сами Нехаевцы за двенадцать километров стали ходить к нам и ездить на рыбалку в пруд Кулиновский, Пашка не вытерпел…

Как-то, это было в школьные годы, мы с соседом Сашкой Головановым пришли утром на пруд. С вечера мы приготовили себе местечко под вербами, на плотине, очистили его, прикормку бросили и решили, что завтра будет славная рыбалка! Однако проспали и когда пришли на пруд, солнце уже встало. Весь берег был густо усеян рыбаками, а на нашем месте сидел незнакомый мужик с четырьмя удочками. За спиной его на плотине стоял мотоцикл ИЖ с коляской. Нехаевский, решили мы и тихо пробурчали:

– Дядя, а это наше место…

– Мы вчера тут прикормили…

– Чаво?! – рявкнул дядя и решительно почесал подмышки. Он был здоровый и волосатый, а мохнатые, нависшие неравнобедренными треугольниками брови его, придавали дяде свирепый вид.

Мы поняли, что он не уступит нам и по полсантиметра нашего же, любовно вытоптанного нами местечка, и стали с опаской в вербах с двух сторон от него моститься. Иного места у нас и не было! Дядька поорал, поорал, а когда мы всё же пробились к воде, затих.

Ну, забросили свои насадки. Сидим. Не клюёт. Ни у нас, ни у волосатого дяди, и вообще ни у кого. Издалека послышалось справедливое замечание:

– Блин! Кто наколдовал? Вчера жа так хорошо брала!..

– Хвалёный ваш Кулиновский, лучше б я на Хопер поехал! – сказал наш дядя и вновь почесал подмышки. Он почему-то чесал их обе одновременно, и выходило у него это громко и больно свирепо. Со всех сторон посыпались короткие реплики, рыболовные истории типа:

– Надысь я ездил в Софошкин, и тоже, как дурак, весь день сидел, сидел, сидел, сидел…

Прошло ещё какое-то время – ни-че-го и ни у ко-го!..

И тут донёсся глухой кашель Пашки Лобачёва, и мы с Сашкой переглянулись. Только вчера после пруда мы допоздна слушали его анекдоты. Вот почему и проспали! Дело в том, что Пашка был неравнодушен к сестре Сашкиной – красавице Кате. Тоже Катя… И каждый вечер Пашка приходил к нам на Солонцы с Суворов и вливался в нашу компанию, девичьим украшением которой являлась хохотушка Катюша.

Пашка остановился там, на том конце плотины, поздоровался с кем-то, спросил:

– Ну, чё? – не дождавшись ответа, размотал одну удочку и забросил. Не прошло и минуты, как он поймал зеркального карпа.

– Представляет интерес! – сказал Пашка, взял свои удочки и двинулся в нашу сторону. Подошел:

– Здорова, орёлики! Кгы-кгы! Ну, чё? Кгы-кгы… – тёзка был старше нас с Сашкой. В то время он уже отучился в Урюпинской школе механизации, отслужил в Морфлоте на Балтике и работал в хуторе трактористом. При маленьком росте Пашка имел чрезвычайно развитую мускулатуру и носил морскую форму. Конечно, мы завидовали ему. В форме моряка, с удочками, нам казалось, Пашка – неотразимый!