Иосиф - [50]

– А как жа! Была, была, ездила…

– Но что значит «дитё», мама? – я, без пяти минут папаша, кипел благородным гневом! – Она, что, не знала, что сотворила? «Дитё»! За всё же отвечать надо!

– О-о, сынок, за всё, конечно, за всё, но главный ответ будет там, перед Богом. Ещё неизвестно, как жизнь её сложится после тюрьмы.

– Посадили?

– Посадили…

– И сколько дали?

– Отправили её на все восемь лет в детскую колонию куда-то в Рязань или под Рязань.

– Да-а, – покачала головой жена. И она в подробностях знала всю эту историю.

– Сурово, – отметил я.

– Когда судья начал зачитывать приговор, все сидели-и –ни гу-гу! И вот, как он сказал – восемь лет, все аж дышать перестали! А потом как поднялись!

– Скольки? Восемь?! Да вы что?! – Зинка Фоломеева первой голос подала.

– Ну, у неё жа сын – милиционер, Борис, да к тому – она соседка Ляксашкина! Кому как не ей, первой выступать? И нам она – сродственница! – непонятно пока, по «какой-такой» логике мама привела родство с Зинкой Фоломеевой, которую я вообще не представлял. Фоломееву. Ни тогда, на пруду, ни сейчас. – Ты знаешь, что она нам сродственница, Зинка Фоломеева?

– Знаю! – рассмеялся я. – Дядя Серёга Попов, управляющий ваш, рассказывал нам с Володей всю ЭТУ историю!

– А-а, так Сергей нам тоже сродственник…

– И это я знаю, мама! И как вы любите всё это упоминать? Сват, брат! Деверь, двоюродный, троюродный, по какому колену, в каком году и на ком женатый! Оно вот нужно нам?!

– Ну а как жа, Паша?! – восстала мама. – Мы жа все, считай, одна большая семья! Вот если посмотреть: и Авраамовские наши, и Лобачи, и Нижняя Речка, и Верхняя, да и Нехаево! Да мы жа, считай, все переплетённые! Все родственники! И када ВОТ такое происходить, как с Катериной, это же общая горя и беда! Все, считай, недоглядели! Вот, Света, – мать обратилась к жене. – Отец наш, Иосиф Палыч, точно такой! – мать пальцем ткнула мне в плечо. – Он в родстве – баран бараном! Один раз на днях, считай, я тебе щас расскажу, один раз…

– Мама! Ты как отец! С кочки на кочку! – перебиваю я. – Давай закончим одну историю, про Катерину! Потом будем прыгать на другую!

– Подожди! А то я забуду. Один раз, Света… Подожди, подожди, сынок, совсем короткая история. Про отца тваво! Пойми, чаво я табе расскажу! Ага. Недавно, совсем недавно, заехал к нам двоюродный …

Я захохотал!

– Да, двоюродный, а что ты хохочешь? Двоюродный брат отца, Илюшка. Ты его, что, не знаешь что ли?

– Знаю, знаю! Дядю Илюшку я помню. По бабушке Варваре.

– Правильно, по бабушке Варваре вашей Григорьевне! Ага, заехал! Я стол накрыла. Сидять они, два брата двоюродных, выпивають, разговаривають, всё «чин-чинарем», как мой Палыч говорить. Толькя я смотрю, чинари у них какие-то не те! Ну радости в глазах нету родственной. Она жа особенная радость, родственная! Двоюродные всё ж! Правильно? И Палыч мой сидить, чавой-то не пойметь, как присматривается, дескать, и идей-то я тебя, подлеца, раньше видал? И Илюшка! Он жа сначала был с радости, а тут, смотрит: брат-то его, как мышь на крупу на него! Ага! Ну, посидели они, посидели, покалякали ни о чем. А я табе, Паша, признаюсь, отцу не говорила, а табе признаюсь: мне тогда прям смешно стало! Вижу, отец наш никак не могёть сообразить, что перед ним родственник. Брат! Ну, думаю, смолчу. Не полезу. Как я смолчала, самому уму непонятно! Посидели-посидели, Илюшка даже песню отцовскую любимую запел. «Как под грушенкой». А Палыч на него так посмотрел, дескать, ты че мне в серцу лезишь? Разлюбимую песню мою распеваешь за моим жа столом?! Песня не вышла и Илюшка укатил. Отец даже провожать его не пошел. А я-то за ворота его, к машине вышла. Илья мне и говорить:

– Я, Димитриевна, брата не понял. Он чего на меня надулси? «Под грушенкой» даже не подтянул!

А я ему по-простецки:

– Илья, не обижайси! Он тебя не признал. Пойдем назад. Я ему щас память восстановлю!

– Не-не, – Илья замахал. – Мне пора. Я ещё как-нибудь заеду. Для восстановления памяти… Ха-ха!

Ага. Проводила, в хату захожу, а уже киплю вся! А Палыч тут по привычке опять за своим тапочком сидить. Спрашиваить:

– Димитриевна! А хто это был?

А у меня прям как шлея под хвост:

– Дед Пихто! – ору ему. – Брат твой был!

– Какой брат? – остолбенел мой Палыч.

– У тебя их много братьев осталось?! – А они жа у него, отца нашего, братья все попомерли! – Двоюродный! – кричу ему. – Илюшка!

– Илюшка? Да ты чё, Нина?! Илюшка?! Да Илюшка, он последний, какой осталси в живых и единственный мой брат. Илюшка!

– Вот он к табе и заехал в гости, последний и единственный. Проведал братца, называется! Щас едить, небось, и думаить: вот зае-ехал, к братцу, вот протве-дал двоюродного!

– Да ты, Нина, потяшаисси надо мной! Я чё, Илюшку не знаю?! Двоюродного брата сваво не знаю? Илюшку?! Да я больше тебя знаю его, Илюшку! – отец твой аж тапочек, Паша, швырнул. Разошелси, руками размахал. – У тебя с глазами чёй-то не то, Нина! Это хтой-то другой был! Илюшку?! Да как ты так могёшь? Я не знаю Илюшку?! Да ты в своём уме?!

– А ты? В своём?! «Под грушенкой» не подтянул! Братец называется!

– Под грушенкой?! – он аж за ворота зачикилял, Илюшку хотел ещё раз повстречать. Видать, и сам понял, что точно был Илюшка. Выйдет за ворота, посмотрит в ТУ сторону, за топольки, куда машина ушла, будто она назад щас сдаст, остановится, и ещё раз выйдет из неё брат Илюшка, и запоёть «Как под грушей, грушей, под зелёной грушей»! – вдохновенно процитировала мама первую строчку песни. – Сильно мой Палыч расстроилси! К вечеру прям заболел. Ходил, руками махал, а потом прилег. Ляжить и выговаривает мне: