Иосиф - [48]

Мы, в большом смущении, переглядывались с братом, забыв про поплавки. Дядя Серёга немного успокоился и продолжил:

– Подошел Бенца к Ляксаше, как сказывають, и отдал ему сверток, а корова, кубыть, сама зашла на базок и, кубыть, успокоилась, бунеть перестала. А Ляксаша развернул сверток…

Дядя Серега ещё раз прервал повествование и разлил самогон. Он не стал ждать, когда мы с братом поднимем стаканы, а выпил один. Мы же с Вовой пить не стали. Кажется, одинаково были ошеломлены душераздирающей историей. Помню, передо мной из далёкой памяти почему-то всплыли… эти… уколы под лопатку: дико орущий Аркашка, шприц, падающий их руки докторши…

– И это произошло всё у нас, в Авраамовском?! – с мягким возмущением, как и подобает городскому интеллигенту, спросил брат Вовка.

– У нас, Володя, у нас, – глухо ответил дядя Сергей.

– Это – вот? В этих днях?!

– Неделю назад…

– Что же было там дальше? – мне не терпелось поскорее узнать про Райкина? Как он мог такое допустить?! Хотя и у самого в голове пролетели свои грехи в молодости, правда, без таких вот последствий…

– Дальше, Павло? Дальше, как говорится, глубже, – вздохнул дядя Серёга. – Если бы не Борис Фоломеев. Вы его должны знать.

– Фоломеева? Нет, – опечалился брат.

– Да как же?! Он вам родственник!

– Не знаю Фоломеевых! – ещё больше опечалился Вовка и посмотрел на меня.

И я открестился от родственника, дескать, не знаком с Борисом!

– Ну, как же, как же? Борис! Фоломеев!? Родственник ваш, правда, далекий, но родственник! – Дядя Серёга принялся подробнейшим образом, с именами и отчествами, местами проживания, годами рождений, объяснять нам с братом всех родных, далеких и близких наших и Бориса Фоломеева, и, конечно же, не обошел и того, с какой стороны он нам, дядя Серёга, родственник. Он вытирал мокрое от слёз лицо, но уже совершенно безучастно к тому, о чем так горько сокрушался! Без переходов: охов, ахов, без болезненных гримас. Словно это не он минуту назад плакал, как дитё! Рыдал!

Я смотрел на рассказчика, и у меня в один миг всплыла картинка: похороны одного мужика-водителя, который умер, как говорят, в расцвете сил! Помню, поразил меня тогда сослуживец и друг покойного. По своей сути, особенно внешне, сей сослуживец – бандюган! Но как он, не стесняясь окружающих, искренне, горько рыдал у гроба друга. Но ещё более поражен был я, когда через каких-то две-три минуты сослуживец тот стоял, курил на крылечке и счастливо смеялся с теми, кто пришел проводить в последний путь покойника…

– Он в Нехаево живет, Борис, и в милиции там работаить, – объяснял рассказчик. – А на Маркиных у него мать прям почти напротив Ляксашки, туда вон, через дорогу проживаить. И он к ней, к матери, каждый вечер после работы вот на таком жа, как и у меня, на «Урале» с коляской прикатываить. И тожа на платки купил! Понял? «Урал»! Ага… Ляксашка сверток развернул, – сказывають, – и видить… ЧЕГО он видить?! Он и так-то плохо видить! Но присмотрелси! Страх Господний! Кровавый кусок! Он его вот так, говорять, прижал к сабе и спросил:

– Мой правнук? Можить, он дышить? Можить, он живой? Катя, Катя! Можить, яво грудёй надо покормить? – и к хате…

– Да какой он живой?! Ты посмотри луччи!! – хтой-то один заорал.

– Живой, живой, – говорит Ляксаша. – Толькя он исть хочить. Не шумите, дявчата, не шумите, – и, рассказывають, он его вот так качаить-баюкаить и к бабам обратно ступаить, – глядите какой? Спить. Спокойный какой, весь в деда, весь в деда. Тиха, дявчаты, тиха. Покормить яво надо. Катя, Катя! – И тихо-тихо – к крыльцу.

Бабы наши и замерли – человек тронулси умом. Чаво ты ему скажешь?! И вот, говорять, он, Ляксаша, зашел в хату, и тут прям скоро оттуда такой крик раздалси! И все решили, дитё-Анютка орала. Да так орала! Страх! Потом что-то там звякнуло, брякнуло, грохнулось, и из хаты выскочила сама Катерина. Говорять, она и платю не снимала, в каком коз пасла, в каком родила, в рваном. В рваном и вышла, да как заорала на баб:

– Вы чё тут, старые, собрались? Рты поразинули! Делать вам нечего?

– Ах ты, сопля зелёная! – бабы ей в ответ.

– Что же ты со своим ребёнком сотворила?

– С кровиночкой со сваёй?

– А вам какое дело?! Что сотворила, то и сотворила!

– Ах ты, паскуда!

– Звери так не делають!

– Корова твоя добрее тебя выходить! – Бенца кричить. – Гляди, – говорить, – как она, Роза, переживаить! Она жа и нашла тваво дитя. Ты знаешь об этом?! У ней слёзы, у коровы вашей, тякли! У коровы – слёзы!

– Убить её мало! – кричат из толпы.

– Н-на! Сволочь! – кто-то-то палку в неё и швырнул. Ну и энта палка вышла, как спичка в порох. Плетень-то у Ляксашки хилый и худой. Бабы вот так вот вперёд тронулись, прясло и упало. Катерина поняла, что тут смерть её виднеется, заорала да обратно в хату. Хату – на цапок изнутри. А бабы-то в хату сперва не полезли, а в окна! Как стали оболонки бить!

– Выходи, подлюка! – кричать. – Убьём!!!

– Такая и разэткая!..

Вот тут и Фоломеев вовремя подкатил. Увидал всё это, а мать яво, Зинка, тут жа, среди баб, с палкой. Лыжной палкой. Борис-то спортом занималси, лыжами, а Зинка, кубыть, палкой этой лыжной в оболонку, в оболонку содить!