Иосиф - [40]

– Сергей Федорович, чего это ты на вокзал зачастил?

– Поезда, – говорю, – проверяю.

– Какие поезда?

– На Урюпинск! А стоять ли они, наши, на Урюпинск, али как? Али они все в Польшу укатили!

– В какую Польшу, Сергей Федорович? Что вы, что вы?

Она аж растерялась, свояченица. У свояченицы Нади какие-то польские кровя проистекають! И ей про Польшу только скажи, задрожить вся! За польскую нацию голову оторвёть! Во, какие люди бывають! А я уже тут смеюсь:

– Да за мороженым, Надя, хожу я, за мороженым! Мороженая у вас на вокзале дюжа сладкая! Ха-ха-ха!.. Ну не мог я, не мог в кружок их белый ходить! И смех, и грех, и стыд! Но, ладно, не про ваши города. Живите там, как хотите! Как эти… Не буду говорить, как кто! Как культурные, Пашка, как культурные люди, ага? Хэ! С городом –всё, Пашка, всё! А то вы меня тут поколотите! Только я трошки дорисую свою неправильную картинку. Разрешаете, Володя?

– Конечно, – разрешил брат. Он не знал, куда пристроить Белорыбицу, а потом догадался и отпустил её в «окиян» с миром.

– Только она у меня дюже неправильная, Павло?

– Ты нам, дядя Сергей, налей, мы выпьем, глаза закроем, а ты рисуй себе!

– А ты не увлекаисси этим делом? Это ужасно плохо, Пашка, ужасно! Это беда и пропасть!

– Да нет, дядя Серёга, я в меру!

– А хто эту меру знает? Только начни! Она же, эта мера, резиновая, а? Я знаю, када налить надо! Поперёк батьки в пекло, как говорят хохлы, не лезь, Павло!

– Да не лезу я, не лезу! И не вдоль, и не поперёк!

– Вот и молодец! Вот и молодец. Я жа вот потом представил, что вся зло в гусударстве, все законы плохие, указы, они проистекают по утрам. Именно по утрам, када эти профессора и академики с бумажками сидять друг на дружке и думають.

– Дядя Сергей! Ну, ты, блин, даёшь! – опять я разгоряченно выступаю. – Ты против городов, что ли? Ты против цивилизации?!

– А зачем нам города, Павло? Зачем? Это в Европе, – я служил там, – там земли мало, пусть сидят там друг на дружке. Но у нас в стране! Глянь, сколько её, земелюшки! Что же это за политика?! Вместо того, чтоб из городов в деревня – из деревень, хуторов последние уезжают, в культурные люди! И где жа ваша культура? Чего вы деревни, хуторам дали полезного? Вот за что я Володю уважаю? Брат твой играет на баяне, на народном инструменте народные песни и в ансамбле народном работает. И на гармошке он, вон как могёть, а ты? Я слыхал, как ты на гитарке брынчишь всякую ирунду, всякие глупые песенки! Орёшь во всю глотку дуриком! Ты уж не обижайси на меня! Человек я прямой.

– Да куда уж прямее, – пробурчал я.

– Дед твой, Митька, с сестрами своими, с матерью вашей, с бабкой Дашкой, как они пели, а? Вот где красота! А какие песни старинные? И где же эти песни? Ты их по радио услышишь? Чего вы сейчас поёте по радио? Всякую гадость! Вот и смотришь щас: ни людей, ни песен. Город всё проглотил! Город! А я так понял, что в городе половина болтунов и лодырей проживають. А на земле? Кто на земелюшке будет толкаться? Косить, сеять, убирать, коров доить, стеречь их? Ты, Павло, видал, чтоб бабка твоя Дашка или отец, мать твои лежали? Ну, вот так просто! Лёжнем лежали и всё?

– Мне запретили высказываться!

– Но и опять же, я про другое. Вот вы знаете, что выше Маркиных, на Городище, прямо на макушке в леске крест стоял и родник там бил?

– О, да, да! – оживился Володя. – У меня в памяти это осталось на всю жизнь – яркий и неожиданный момент! Помню крест, лампадка там была. Я когда в первый раз туда прибежал – дед рассказал мне про крест, – я бегом туда, нашел место и быстро к кресту подбежал и встал. Помню, мне как-то не по себе стало: никого нет, а лампадка горит. В лесу! Как это так?! Мы же там, внизу, рядом, коров стерегли и никого не видели, чтобы кто-нибудь от Маркиных поднимался или спускался. А пламя от лампадки горело, как на картинке. Ни вправо, ни влево. Я палец поднес, оказалось, настоящее. Обжег! До сих пор у меня такое ощущение, будто я где-то побывал… Не знаю, как тут можно и выразиться. Потом, когда пасли коров, позже я туда забегал, но такого не ощутил, как в первый раз! Дед рассказал, что в том месте давным-давно произошла битва. Какая битва, я уж… подзабыл.

– Ты забыл, а я тебе могу напомнить! Нам с тобой вместе дед рассказывал! – примазался я.

– Нет, брат, мы тогда на Нижней Речке жили. Ты ещё под стол пешком ходил, я сам малым был!

– Как? – я попытался поспорить с Вовкой.

– Пашка! – остановил меня управляющий. – Дай высказаться человеку!

– А я не человек?! – возмутился я.

– Пашка! Володя, он заслуженный артист, а ты хто? – мягко рассудил дядя Сергей. – Вот как станешь народным, тада мы и тебя послухаем! Правильно, Володя?

– Правильно! – хохотнул Володя.

– Это дискриминация! – пробурчал я.

– Во, негра нашлась, а, Володя? Давай мы негре ещё нальём? Ха-ха… Или сопьётся?

Городище, скорее всего, от слова «гора». А может быть, «городок»? Может, древние наши предки там жили? Удивительно живописнейшее в наших лесостепных краях место! Речка Тишанка, в пойме широкого, гектар на десять, ровно расстилающегося луга, делает поворот на все девяносто градусов, и берег левый её круто уходит вверх, в гору, обращенную к северу. Отсюда, с горы, обрамленной дубняком и трепещущим осинником, Маркины, как на ладони, и весь наш хутор Авраамовский с кусочком леса Клокова. А с северной стороны виден и другой хутор – Нижняя Речка, где мы были рождены – все четверо детишек Иосифа Павловича и Нины Дмитриевны Богучаровых. Когда буренки паслись на Городище, Дмитрий Игнатьевич и мне, помнится, рассказывал про битву черкасов и панов. А начинал он присказкой: