Иоанн Кронштадтский - [84]

Господину N более других внушила доверие небольшая сухощавая женщина, вся в черном и с черным платком на голове, издали совсем похожая на монашку. Она улыбалась так умильно, почтительно и с такой трогательной ласковостью убеждала не сомневаться в людях и остановиться в соседнем переулке у Матрены Марковны Снегиревой, что N вручил ей свой дорожный саквояж и покорно последовал по адресу.

Жилище находилось в двух шагах от Андреевского собора. Отведенная комнатка отличалась уютностью и чистотой, и, вдобавок, из ее единственного окна можно было разглядеть в угловом двухэтажном доме напротив, вверху, два занавешенных оконца скромной квартирки отца Иоанна. Из обстановки — складная кровать да расписанный сундук. Комната напоминала не то монашескую келью, не то старокупеческую молельню: в углах, на стенах, в простенках — образа, иконки, картины религиозного содержания, фотографии отца Иоанна и портреты разных духовных лиц. Образами занят был весь угол по левую сторону окна, образами же изукрашен был и весь правый угол.

Вспомнив сообщение хозяйки, что отец Иоанн вернется не ранее половины второго, N, отворив форточку, стал всматриваться в темноте улицы в заветное оконце углового дома. Но там было темно… Спустя полчаса он вновь посмотрел в форточку, и на этот раз в оконце забрезжил огонек, и почудилось, что мелькнула тень. Не было ни малейшего сомнения, что батюшка вернулся домой. Подумалось: неужели завтра встреча, и он увидит того, чья тень только промелькнула, но уже вызвала такие умилительные чувства в душе?

Была четверть пятого утра, когда N очнулся от сильного стука в дверь. В комнате царил полумрак, но со двора, строгим упреком, уже доносились глухие удары соборного колокола. Быстро одевшись, ежась от утреннего холода, он последовал за своей вчерашней спутницей, которая на этот раз представилась — Феодосия Минаевна. На полпути от собора она встретилась с какой-то кумушкой в вязаном платке, о чем-то тревожно с той пошепталась и вдруг круто свернула в переулок направо. Оказалось, что отец Иоанн на этот раз служил обедню в думской церкви.

По полутемным улицам, мимо сонных домов со спящими дворниками и затворенными ставнями торопливо двигались со всех концов туда же кучки народа. Страшно было осознавать: промешкай еще пять минут — пришлось бы вернуться, так как небольшая думская церковь была уже набита битком. Феодосия Минаевна взволнованно шепнула N на ухо, что батюшка уже служит, одновременно выразительно поглядев на свободный проход справа, около решетки. С величайшим трудом удалось протиснуться на указанное место… Вскинул глаза — и прямо впереди… отец Иоанн. Он стоял в правом приделе, впереди певчих, спиной к молящимся, перед повитой цветами иконой, и, порывисто осеняя себя крестным знамением, возглашал канон Иоанну Предтече. Именно «возглашал»: громко, резко, нервно, как бы отрывая каждое слово от своего сердца. Скорее, он не молился перед чтимой иконой, а напряженно беседовал с Существом видимым и сущим. От этих звуков, наполняющих сдержанную тишину многолюдного храма, веяло чем-то неземным, святым и высшим.

— Святый великий Иоанне, Предтече Господень, моли Бога о нас! — прерывает клир его последние слова. — Крестителю и Предтече Христов! — раздается вновь знакомый, проникновенный голос. — Погружаемый всегда страстьми телесными, ум мой управи и волны страстей укроти, яко да в тишине божественней быв, песнословлю Тя!

Канон прочитан, утреня кончена, и отец Иоанн оборачивается лицом к народу для благословения.

«Да неужели же это отец Иоанн? Не ошибаюсь ли я?» — подумал N. На амвоне стоял обыкновеннейший сельский священник — среднего роста и худощавый, с кроткими детскими светло-голубыми глазами, с русой бородой и некрасивой дьячковской косичкой, выбившейся на затылке поверх ворота рясы.

Преподав благословение, Иоанн удалился в алтарь… Начинается обедня. В середине обедни, во время чтения Евангелия, в окно храма заглянуло солнце, и один из косых лучей его залил светом всю внутренность небольшого алтаря. Иоанн, стоявший по правую сторону престола и ярко освещенный до пояса, выступал как в раме, и вся его фигура — с благоговейно сосредоточенными чертами лица, молитвенно скрещенными на груди руками, в сверкании священнического облачения — запечатлена была какой-то непередаваемой, прямо неземной светозарностью.

К концу обедни выяснилось, что общей исповеди не будет; тем не менее в причастниках и причастницах недостатка не было, и в особенности поражало обилие баб в платках и повойниках[185] с младенцами на руках. К удивлению, обряд причащения маленьких именинников прошел в тишине, без обычного в таких случаях рева и визга. Но детей было столь много, что, казалось, им никогда не будет конца. Отец Иоанн вскоре удалился в алтарь, а причащение продолжил молодой священник. В этот момент, раздвигая толпу, протиснулся вперед церковный сторож с подносом, на котором высилась целая гора телеграмм и писем.

В начале десятого часа обедня кончилась, но народ не только не думал расходиться, но еще теснее сплотился, нетерпеливо поджидая выхода батюшки. Прошло добрых три четверти часа. Изредка алтарная дверь приотворялась, и мельком можно было видеть отца Иоанна, сидящего в кресле у окна, то углубленного в чтение присланных телеграмм, то исповедующего кого-нибудь, то отдающего приказания своему помощнику, молодому белокурому псаломщику, который то входил в алтарь за новыми распоряжениями, то выходил к теснившейся у церковной решетки толпе, осаждавшей его разными просьбами и вопросами. Перед самым амвоном, куда и должен был выйти батюшка, был отгорожен особой решеткой небольшой свободный проход, охраняемый у выхода двумя церковными сторожами.