Иоанн Кронштадтский - [85]

Вдруг вся огромная толпа, переполнявшая церковь, колыхнулась, как один человек, и электрической искрой пробежал по рядам радостный шепот: «Батюшка!.. Батюшка!..»

Действительно, одна из боковых алтарных дверей приотворилась, и на пороге показался отец Иоанн. Сразу же вся толпа неудержимой волной, тесня и давя друг друга, хлынула в его сторону, а стоявшие за решеткой вмиг очутились на самом амвоне и чуть не сбили его с ног. При содействии псаломщика и двух сторожей Иоанн быстро перебрался к левому приделу и сделал шаг вперед, чтобы пройти с этой стороны. Не тут-то было. В одно мгновение та же толпа, точно подтолкнутая какой-то стихийной силой, стремительно шарахнулась влево и, простирая вперед руки, перебивая друг друга, крича и плача, скучилась у церковной решетки, преграждая путь батюшке. О чем кричали, о чем молили — ничего нельзя было разобрать. Всё сливалось в неясный, оглушительный и растерянный вопль. Иоанн, затиснутый в угол, стоял, покорно прижавшись к стенке, и на утомленном лице его отражалась не то мучительная тоска, не то бесконечная горечь при виде этой исступленно мятущейся у его ног толпы.

Двое городовых, находившиеся возле сторожа, и несколько человек из купцов стали по обе стороны пути и, протянув по всей линии толстую веревку, образовали нечто вроде живой шпалеры, с виду очень стойкой и внушительной. Но лишь только Иоанн двинулся вперед, веревка с треском лопнула, купцы и городовые в один миг были отброшены в противоположный конец храма, и толпа, смешавшись и сшибая друг друга с ног, окружила Иоанна плотной непроницаемой стеной. Он вдруг как бы исчез… потом волнующаяся и вопящая стена колыхнулась в сторону, и можно было видеть Иоанна — смертельно бледного, сосредоточенно-печального, медленно, шаг за шагом, как в безжалостных тисках, подвигающегося вперед, с видимым трудом высвобождающего свою руку для благословения. И чем ближе он подвигался к выходу, тем толпа становилась настойчивее, беспощаднее и крикливее.

Инстинктивно, как перед чем-то неминуемо страшным, N закрыл глаза. Когда же он их открыл, то священника не было в храме, да и самый храм теперь совсем обезлюдел. Только в углу перед образом молилась на коленях какая-то богобоязненная старушка, да старик-сторож сумрачно подметал пол, на котором валялись обрывки веревок, дамские нитяные перчатки, клочок вязаной косынки — словно следы недавнего урагана. Глаза N встретились с сочувственным взглядом старика.

— Господи, что же это такое?! Неужто же это у вас так всегда?

Сторож сокрушенно вздохнул:

— Эх, милый барин, ежели бы так всегда… А то вот ономеднясь, под Успенье, нашло народу — так как есть сшибли с ног батюшку.

— То есть как это «сшибли»?

— А так, сронили вовсе наземь и пошли по ём, как по мураве.

— Ну а он что?

— Известно, агнец Божий, — встал, перекрестился и хоть бы словечко. — Старик махнул рукой и продолжал подметать.

Совершенно подавленным всем случившимся N вышел. На улице народ спокойно расходился по разным направлениям, и только у подъезда шумела кучка нищих, очевидно, делившая батюшкину лепту. Тут же поджидала Феодосия Минаевна с узелочком в руках и явной тревогой в лице.

— Надо спешить домой, мил человек, — скороговоркой уведомила она. — Батюшка, наверное, будет сегодня объезжать дома с постояльцами, и надо быть наготове… Никто не знает, к кому он заедет раньше.

Квартира в ожидании приезда отца Иоанна приняла праздничный вид. Все комнаты были вымыты, вычищены и прибраны. Вокруг все сияло: оклады икон, белоснежная скатерть молебного столика, медные ручки у дверей. Но самое главное сияние было, разумеется, на лицах паломников и паломниц, собравшихся в просторной горнице. Паломницы были разодеты по-праздничному — в ярких платках и пестрых ситцах. Мужчин было всего человек семь: купец, солдат, двое мастеровых, какой-то осунувшийся человек с синим подбородком, по-видимому, провинциальный актер, и, наконец, чиновник с сыном-подростком в гимназическом мундирчике.

В ожидании отца Иоанна господин N прохаживался из своей комнаты в коридор и обратно, выходил на просторный дворик, прилегавший к флигелю, и даже за ворота — и каждый раз дивился на феноменальную подвижность Феодосии Минаевны: то она стояла посреди улицы и, как-то по-казачьи закрывшись от солнца рукой, всматривалась вдаль — не видать ли дрожек с отцом Иоанном; то вдруг совсем неуловимо исчезала в соседний переулок, затем вылетала оттуда сломя голову в ворота и на крыльцо и, приставив руку к губам на манер трубы, голосила: «Проехал к Мешковым!» или: «Молебствует у Глушковых!» А то другой раз раздавался со двора ее пронзительный крик: «Едет! Едет!» — и все бросались, толкаясь к окнам, и видели, как пролетка с батюшкой и псаломщиком проносилась мимо… При каждом крике все выбегали во двор и неизменно находили у ворот Феодосию Минаевну в трагической позе, со съехавшим на сторону платком, слезливо шепчущую:

— Что же это?.. Опять мимо!.. Опять!..

Спустя час ожидания вдруг в горницу влетела Феодосия Минаевна и радостно закричала:

— Приехал!

В один миг находившиеся в гостинице повскакали со своих мест и стали метаться по комнате, бледные и потерянные. Но, увы! Отец Иоанн действительно приехал, но прошел наверх, в соседнее помещение, к какой-то приезжей больной даме.