Иоанн Кронштадтский - [8]
Один из бывших семинаристов дал живописную картинку подобного обиталища, содержавшегося лакеем епархиального владыки. Навсегда запомнилось ему, как хозяин смотрел «свысока не только на нас, но и на родителей наших». Как, впервые придя на квартиру, он застал здесь несколько «богословов» и «философов» — воспитанников семинарии, прибывших после вакаций продолжать свое просвещение. «Иные из этих ученых молодых людей важно расхаживали, жадно куря сквернейший табак; другие сидели за бутылкой водки, стараясь разрешить ученый философский вопрос о том, «цепь привязана к собаке или собака к цепи?»[23].
В такой обстановке мальчикам было не до занятий.
Приходское училище содержалось на средства епархии и родителей, определяющих детей на учебу. Принимались в основном дети духовенства. Занятия велись ежедневно. По средам и пятницам Великого поста и в дни церковных праздников ученики посещали архиерейскую Крестовую церковь или церковь Михайло-Архангельского монастыря.
В училище было более пятидесяти человек. В каждом классе — смотритель, инспектор и несколько учителей. Правда, учителей не хватало и бывало зачастую так, что каждому из учителей приходилось вести несколько предметов, подчас весьма разнородных. Оценки успеваемости учеников производились по трем направлениям: успехи, способности, прилежание. Велись инспектором и специальные журналы, в которых ежемесячно делались записи об успехах учеников. За поведением воспитанников во внеучебное время присматривали особые служители, в штате значилась «нянька для малолетних бурсаков».
В первый год мальчиков обучали буквам и складам, российскому букварю, письму и руководству по чистописанию, первой части арифметики, Священной истории и сокращенному катехизису, чтению книги «Детский друг». Правда, редко кто заканчивал полный курс училища (шесть лет) и получал аттестат. В основном, обучившись чтению, письму и первой части арифметики, ученики уходили в приказные, в услужение и «в домы к родителям».
В первый год Ваня Сергиев попадает на полуказенное обеспечение. Учение на первых порах шло крайне туго. В учебной ведомости об учениках, поступивших в приходское училище, Иван Сергиев, «сын дьячка Сурского прихода», значится под номером 25. Указано было, что на испытании он обнаружил умение «читать по складам порядочно», а «более ничему не учен». Ничего удивительного в этом не было, таков был общий средний уровень подготовленности детей священно- и церковнослужителей. Не зря же смотритель училища Андрей Мысов в записке в правление отмечал: «Большая часть священно- и церковнослужительских детей, поступающих в училище в 7 и 8 летнем возрасте, оказываются совершенно не приготовленными к училищу, так что о пении, чтении по гражданской печати и письме и понятия не имеют, ограничиваясь чтением азбуки по церковной печати; некоторые же из этих детей не знакомы и с правилами христианского благочестия»[24]. Наверное, первая часть записки полностью распространялась на Ивана Сергиева, тогда как религиозность и благочестие характерны были для него с раннего детства, чем он и отличался от остальных мальчиков.
Оставшись в Архангельске совершенно один, Ваня лишился родительского руководства и должен был до всего доходить самостоятельно. Сверстников по классу он сторонился, будучи замкнутым по своему характеру, да и не искал в них себе поддержки или помощи. Он воспринимал себя «последним учеником», скорее ощущая, чем понимая, что никто из них не хотел «возиться с сыном бедного причетника». Вместе с тем он уже осознавал тягостное положение своих родителей, а оттого его неспособность к учению действовала на него угнетающе и рассматривалась как действительное несчастье.
Кроткий и смиренный мальчик искал по-детски ему понятный путь к преодолению своего тяжкого положения. Таковым была молитва, сердечное и искреннее обращение к Богу с просьбой просветить ум к разумению учения. Вот что пишет об этом сам отец Иоанн: «Ночью я любил вставать на молитву. Все спят… тихо. Не страшно молиться, и молился я чаще всего о том, чтобы Бог дал мне свет разума на утешение родителям. И вот, как сейчас помню, однажды был уже вечер, все улеглись спать. Не спалось только мне, я по-прежнему ничего не мог уразуметь из пройденного, по-прежнему плохо читал, не понимал и не запоминал ничего из рассказанного. Такая тоска на меня напала: я упал на колени и принялся горячо молиться. Не знаю, долго ли я пробыл в таком положении, но вдруг точно потрясло меня всего. У меня точно завеса спала с глаз, как будто раскрылся ум в голове, и мне ясно представился учитель того дня, его урок; я вспомнил даже, о чем и что он говорил. И легко, радостно так стало на душе. Никогда не спал я так спокойно, как в ту ночь. Чуть светало, я вскочил с постели, схватил книги и, — о, счастье, — читаю гораздо легче, понимаю все, а то, что прочитал, не только все понял, но хоть сейчас и рассказать могу. В классе мне сиделось уже не так, как раньше: все понимал, все оставалось в памяти. Дал учитель задачу по арифметике — решил, и учитель похвалил меня даже. Словом, в короткое время я подвинулся настолько, что перестал уже быть последним учеником».
