Интонация. Александр Сокуров - [48]

Вскоре после премьеры «Бориса Годунова» Сокуров берется за новый масштабный оперный проект — постановку «Орестеи» Сергея Танеева для Михайловского театра. В августе 2007 года он заканчивает довольно подробную режиссерскую разработку — она изложена в рукописи «Орестея. Режиссерские акценты либретто оперы». Текст содержит постановочный план всех номеров оперы и предлагает множество идей, связанных как с образами конкретных персонажей, так и с элементами сценографии, костюмами и прочими деталями. Есть там и подробное описание, как надо сократить партитуру Танеева — известие об этом вызвало бурю возмущения у музыкантов и ценителей творчества композитора, хотя Сокуров «режет» очень умно, ювелирно, демонстрируя поразительное знание партитуры. Можно только предполагать, какова была бы реакция музыкальной общественности, дойди эта постановка до сцены. Увы, этим планам не суждено было сбыться, и с тех пор Сокуров в оперном театре не работал.

Юрий Купер. Фрагмент из книги «Сфумато» [42]

Меня всегда поражала неистовая любовь режиссеров — художников сцены к так называемой театральной образности, этакой дешевой символике.

Ну, что вам приходит в голову, как символ… после прочтения либретто «Орестеи»? — спросил меня как-то известный кинорежиссер.

Простите, Саша, но все, что может прийти в голову, — это банальное клише, в первую очередь кровь… Вся сцена в крови… окровавленные тушки, занавес из окровавленных тушек… смерть… — ответил я виновато.

Ну и как же это изобразить в декорации? — нетерпеливо и с каким-то даже раздражением не отставал режиссер.

Я промолчал, вспоминая такого же рода разговор между ним и Ростроповичем несколько месяцев назад — это было в Милане. Тогда мы начинали работать над «Хованщиной» и сидели в ресторане рядом с театром «Ла Скала». Ростропович рассказывал режиссеру, как он мечтает дирижировать в том месте, что в либретто обозначено как «рассвет над Москвой».

Сашенька, — со слезами на глазах говорил дирижер, — я обожаю музыкальную версию Шостаковича. Я бы начал ее почти шепотом, а потом чуть громче… громче, вы слышите… шепотом.

Режиссер, видимо, думал о своем, настаивая на том, что было бы неплохо переписать либретто. Его почему-то не устраивала сцена с самосожжением, раздражали староверы, которые, как ему казалось, не верили ни во что. Дирижер терпеливо, без конца с нежностью называя режиссера Сашенькой, пытался объяснить ему, что либретто написано только как вспомогательный элемент для музыки и голоса.

Сашенька, милый, не в словах дело! Вы слышите, музыка и голос. Это опера, а вы про либретто, да хрен с ним, с либретто. — Устав плакать и возражать, он залпом выпил рюмку водки и замолчал.

Два художника

Александр Сокуров всегда стремился работать с талантливыми людьми, порой даже равными ему по одаренности. Однако участниками самых известных и долговечных его творческих союзов оказались те, кто именно ему, Сокурову, во многом обязаны своей карьерой и известностью. «Одинокий голос человека», с которого началось сотрудничество режиссера с Арабовым, был для них обоих первым игровым фильмом, и именно благодаря работам с Сокуровым Арабов завоевал репутацию внутри страны и за рубежом; Юрий Ханин — один из самых неординарных современных композиторов — получил «путевку в жизнь» именно из рук Сокурова, и его первым триумфом была музыка к «Дням затмения» (правда, союз с Ханиным долговечным не назовешь). С актером Леонидом Мозговым и оператором Александром Буровым картина аналогичная: в кино они дебютировали у Сокурова и самые известные фильмы сделали с ним. Наконец, Андрей Сигле — один из ведущих российских кинопродюсеров сегодня — также начал работать в большом кино благодаря Сокурову (сначала в качестве кинокомпозитора, а затем и как продюсер).

Редкое и потому особенно ценное исключение — сотрудничество Сокурова с живописцем, декоратором, сценографом Юрием Купером. Вместе они работали над четырьмя крупными проектами, два из которых не дошли до финального воплощения (это оперные постановки «Хованщины» Мусоргского и «Орестеи» Танеева), а два других состоялись и вызвали большой резонанс: это постановка «Бориса Годунова» Мусоргского в Большом театре и фильм «Солнце». Впрочем, к известности Купера эти работы вряд ли что-то прибавили. Во-первых, потому что художники в таких проектах всегда на втором плане, причем вне зависимости от реального масштаба их вклада в общий результат — редко когда они удостаиваются хотя бы упоминания в рецензиях, например, не говоря уже о развернутом анализе их работы! А во-вторых, потому что репутация Юрия Купера за рубежом сложилась еще до того, как сам Сокуров стал там известен. Множество персональных выставок в крупнейших городах мира, миллионные аукционные продажи, статус одного из корифеев русской живописной школы — все это было у Купера и без Сокурова.

Тем интереснее это сотрудничество, которое зиждется на взаимном интересе и общих эстетических идеалах, а не на дружбе, благодарности, жажде славы, желании заработать или других соображениях, выходящих за рамки творческих устремлений. Хотя на первый взгляд трудно найти более разных творцов, чем мыслитель Сокуров и приверженец «чистого искусства» Купер. Мир Юрия Купера состоит из бесконечных изображений цветов, как будто немного пожухлых или же, наоборот, «законсервированных» в безвременном пространстве, инструментов мастерской (кисти, шпатели, стулья), прослуживших уже не один десяток лет (да и само полотно с их изображением словно потускнело или было изъедено молью)… Если он рисует пейзаж, то непременно выцветший, лишенный ярких объектов и заставляющий напряженно всматриваться в дымку времени в поисках чего-то, за что глаз мог бы зацепиться. Если делает книжную иллюстрацию, то стилизует ее под артефакт из далекого прошлого, якобы извлеченный из пыльного архива или найденный при археологических раскопках. Что же здесь общего с Сокуровым, стремящимся воплощать масштабные философские идеи и размышляющим над глобальными вопросами человечества (вспомним «Фауст», «Русский ковчег», «Франкофонию»)?