Интонация. Александр Сокуров - [49]

Прежде всего, как ни странно, интонация. Оба не любят броских, показных вещей, приемов, бьющих наотмашь. И живопись Купера, и фильмы Сокурова — это тихий интеллигентный разговор с людьми, понимающими и стремящимися понять. Во многом поэтому обоим чужд тот пласт искусства, который принято называть contemporary art (если понимать это выражение в стилевом значении). Оба не стремятся придумать концепцию, поражающую зрителя или тем более провоцирующую его. Их идеи лишены самовлюбленной броскости манифестов. Наконец, и Сокуров, и Купер упрямо обходят в своем творчестве столь любимые в наше время темы секса и насилия, зато не скрывают своей завороженности поэтикой увядания, музейной застылости времени.

Яркий пример — фильм «Ампир», созданный Сокуровым еще задолго до знакомства с Купером (который тогда жил за рубежом и был мало известен в России). Главная героиня — пожилая дама с парализованными ногами — живет в окружении антикварных предметов (старинные телефон и радио), выцветших фотографий, засохших цветов, полупустых скляночек с духами. Как будто это не дом, в котором некогда протекала реальная жизнь, а музей, где сейчас все заброшено и осталось лишь смутное воспоминание о прошлом. Визуальный ряд фильма очень выразителен: центральный символ — кровать с огромным балдахином, напоминающая ложе покойника. Но эта выразительность особая: никаких ярких тонов в изображении, цвет приглушенный, в основном серо-коричневатых оттенков. Можно только фантазировать, что бы получилось, будь художником на этой ленте Купер. Но его полотна — о том же: Купера интересуют пространство и объекты как явления времени, хранители истории (не глобальной, а обычной, повседневной, бытовой).

«Тусклая лампочка на шнуре освещала закопченные стены и потолок. При таком мутном свете казалось, что на стенах были фрески, покрытые патиной времени, давно уже стершиеся или скрытые под слоем копоти» — так Купер описывает в романе «Сфумато» подъезд коммуналки, где он жил в детстве. И еще одно воспоминание: «„Ни души“, — думал я, разглядывая колоннаду из помятых водосточных труб. Краска на трубах облупилась и почти облезла, можно было увидеть бесконечное число ее слоев. Эти слои, как кольца на спиле векового дуба, указывали на возраст облезлых труб и говорили о древности усыпанной снегом цивилизации». В этих двух цитатах — квинтэссенция художественного подхода Купера.

Один из его ключевых и наиболее лаконичных образов — полусгоревшая спичка. Что за ней стоит? История человека, зажегшего ее; момент жизни и самого предмета, и обладателя этого предмета. Но сейчас это уже в прошлом, а сам предмет остался. Купер, однако, не акцентирует символическую нагрузку образа. Для него важнее не воображаемый сюжет, а образ как таковой, причем конкретный объект (спичка, тюльпан, кисть) — лишь одна из его составляющих, потому что фон здесь не менее, а то и более важен. Именно фон создает ту особую, куперовскую атмосферу «мягкого декаданса».

В своем творчестве Купер опирается на классическую традицию — абстракционизм, кубизм и прочие измы XX века ему чужды. В ностальгических работах художник как будто смотрит сквозь годы, в век XIX, не стилизуя, но «состаривая» изображение, созданное по классическим канонам. Самый очевидный предшественник художника — это Тёрнер, туманные пейзажи которого имеют то же свойство, что и мрачновато-ностальгические работы Купера: вроде все предметы изображены точно, но на первом месте атмосфера. Финальный кадр сокуровского «Солнца», созданный по эскизу Купера, выглядит абсолютно по-тернеровски: это панорама города с высоты птичьего полета, через облака мягко освещенная первыми лучами солнца. Интересно, что этот образ, казалось бы инспирированный Сокуровым и тесно связанный именно с фильмом «Солнце» (восходящее солнце как отсылка к названию фильма и Стране восходящего солнца, а также как метафора новой эры, которая началась для Японии после поражения во Второй мировой войне и отставки Хирохито), корнями уходит в воспоминание Купера времен его молодости. Еще до своей эмиграции Купер побывал на тихоокеанском побережье — на острове Курильской гряды Шикотан. Вот как художник описывает свои впечатления: «Пейзаж, который открылся перед моими глазами, был фантастичен и в то же время знаком. Он напоминал, скорее всего, кадры фильмов Антониони или картины Тернера. Плотная завеса молочного тумана обволакивала все вокруг: и сопки, и низкие барачные постройки, и, совсем далеко, побережье Тихого океана. Сквозь пелену местами прорывалось солнце. Крабозаводск, так назывался поселок, будто плыл в этом мареве. Он еще не проснулся и от этого казался необитаемым. <…> Океан показался мне другим, потусторонним миром, похожим на подобие рая. Что сразу потрясло мое воображение, так это эффект коэффициента видимости. Он, этот эффект, заключался в размытости знакомых очертаний, что придавало всему пейзажу налет загадочности и божественности, как при эффекте сфумато. Чем ближе я спускался к побережью, тем больше и больше эффект усиливался. Я шел по деревянному настилу. Хотелось как можно быстрее ступить на песок. Я не мог объяснить себе тогда возникшее чувство тайного восторга. Думаю, это чувство испытывает ученый перед открытием. Ученый, который годами мучительно пытается найти решение научной проблемы. В моем случае это была воздушно-туманная пелена, полупрозрачный занавес. Своей светопрозрачностью он будто приглашал меня всматриваться в этот неземной пейзаж».