Интонация. Александр Сокуров - [39]

Михаил Пиотровский: «У него сердце снаружи»

Первый фильм, который Сокуров сделал в Эрмитаже, — «Робер. Счастливая жизнь». Вы до этого были с ним знакомы?

Да, конечно, мы были знакомы, мы встречались.

Можете вспомнить, как вы впервые с ним познакомились?

Нет, не могу. Кажется, что Александр Николаевич был в моей жизни всегда.

Но это произошло, уже когда вы были директором Эрмитажа?

Да, после 1992-го. Мы в разных местах встречались, и постоянно возникал разговор, что бы такое сделать в Эрмитаже. Собственно, «Робер. Счастливая жизнь» был попыткой поиска путей, как что-то снять про Эрмитаж. Александр Николаевич с самого начала говорил о таком особом музейном подходе — хотел создать что-то, что передавало бы дух музея. Надо сказать, что он во многих смыслах абсолютно уникальный человек и один из немногих, кто понимает, что такое музей, чувствует это на эмоциональном уровне. Обыватель у нас практически стопроцентно не понимает — да и не обыватель тоже. Музей для большинства — «привести детей, привести гостей, получить удовольствие», но вот того громадного духовного заряда, который есть в музее, даже и музейщики не все чувствуют. А Александр Николаевич считает, даже преувеличивая, на мой взгляд, что все происходящее в таком музее, как Эрмитаж, достойно того, чтобы это видели тысячи людей. У него одна из идей была создать такую телевизионную студию в Эрмитаже, которая 24 часа вещала бы — с заседаний, из залов… Ну, конечно, этот проект не получился, в частности потому, что тут бы у нас забастовка была… Александр Николаевич ценит всю ту ученую жизнь, то движение мысли и чувства, которое в музее происходит. На самом деле это совсем непросто понять.

Я где-то читал, что вы были очень удивлены, когда он выбрал именно Юбера Робера для своего фильма — вроде как вы советовали что-то другое, более известное.

Да нет, я не из тех людей, которые советуют великим художникам, как кино снимать. Другое дело, что я, конечно, не думал, что получится такой японский Робер. Сокуров, по существу, проложил мостик между своими японскими размышлениями и «Русским ковчегом». Но это Сокуров — у него никогда нельзя предугадать, что получится.

Там же вроде планировался какой-то цикл?

Была идея, что вслед за «Робером» пойдут еще какие-то аналогичные фильмы.

Сокурова или других режиссеров?

Сокурова[37]. «Робер» был первой попыткой сделать что-то такое необыкновенное, где Эрмитаж, эрмитажные коллекции играли бы особую роль. «Робер» был примером этого. Вышел, помоему, очень хороший фильм, но вот дальше Сокуров не стал развивать эту линию, и я думаю, что просто не получалось.

В «Робере» еще нет Эрмитажа как символа, как это будет потом в «Русском ковчеге».

Да, там еще нет, там Эрмитаж как коллекция. Но это его движение к искусству, как и его путешествие в Роттердам — «Элегия дороги», — это из той же линии. На самом деле он осваивает так музеи.

В «Элегии дороги» он немножко «оживляет» картины, «входит» в них.

Совсем немножко. Потому что одна из самых жутких вещей — это трюки, когда люди входят в картину. Это трюк развлекательный, он делается в разных музеях, в Диснейлендах — всюду. Это сейчас популярно и в видеоискусстве, но есть предел, до которого можно художественно «войти» в картину, — вот Александр Николаевич всегда знает предел. Они очень далеко, эти границы, но он точно знает, до чего можно дойти, а куда нельзя, хотя он преодолевает все обыденные барьеры. Так что здесь вот получился замечательный эстетский фильм. Потом мы несколько раз с ним обсуждали, что еще можно сделать, какие-то телевизионные передачи создавали, рассуждая о том, об этом…

Это тогда у вас была передача, в которой вы с ним стояли у окна и смотрели на Дворцовую площадь, разговаривая о ней?

Да, потом у нас была передача, где мы на ночной крыше с ним беседовали…

Когда вы с Сокуровым стали уже друзьями?

Ну, наверное, во время «Ковчега», потому что «Ковчег» был очень ярким моментом проверки отношений друг к другу. Доверие, которое мы оказали Александру Николаевичу и которое он оказал нам, показало, что для Эрмитажа и для меня он свой человек.

Когда Сокуров пришел к вам с идеей съемки «Русского ковчега», как вы отреагировали? Вам она понравилась?

Понравилась — неправильное слово. Он изложил схему, в которой самое главное было для меня как для директора — то, на сколько нужно закрывать Эрмитаж для таких съемок. Мы вообще в Эрмитаж киношников не пускаем. Пускаем тех, кто снимает об Эрмитаже — без игровых эпизодов, без актеров. Иногда пускаем ведущих. Эрмитаж — это особое место, и делать его декорацией для чего-то нельзя. Именно поэтому игровые фильмы мы здесь создавать не разрешаем, потому что все норовят использовать его как декорацию. Кино — это вранье, декорации надо строить, а здесь нечего делать, в частности потому, что музей должен работать, его нельзя закрывать на разные съемки. Так что сначала перед нами стоял главный вопрос, можем ли мы предоставить музей целиком для съемок такого фильма — то ли о музее, то ли о России, то ли о русской истории… Сама идея, сам сюжет особых вопросов не вызывали. Но надо было решить, можешь ты как администратор позволить такую вещь или нет. Я понимал все риски, потому что если бы что-то пошло не так, для меня это была бы серьезная проблема, мягко говоря. Но довольно быстро я решил, что позволим снимать, только посмотрим, как это будет делаться. Сразу нам сказали, что будет проявлено максимальное уважение к музею и съемки будут минимально отягчать жизнь музея. Сокурову я верил (другим киношникам не верю). И действительно так оно и было, и он даже уволил из своей группы нескольких человек, которых подозревал в том, что они могут быть непочтительны к музею. Ведь работа кино — она в принципе очень непочтительна к музею. Обычно считается, что если я снимаю тут кино, то вы все пошли отсюда вон. Кино создает свой мир, и этот мир навязывается. У Сокурова же все наоборот: работать так, чтобы не мешать музею, — и это очень важно, потому что возникает дух музея.