Интонация. Александр Сокуров - [40]

Что вас привлекло в идее «Русского ковчега», помимо того, что это был Сокуров?

Меня привлекло, что это история точно про музей. У музейщиков всегда есть такая мечта — населить музей людьми. Не теми, которые сейчас ходят, а теми, которые в нем жили. Но как сделать, чтобы он ожил благодаря людям, запущенным в него? Мне показалось, что это как раз то, что хочет сделать Сокуров.

^{Кадр из фильма Александра Сокурова «Русский ковчег»}

А как получилось, что он предложил вам сыграть в этом фильме?

В одном из разговоров он сказал, очень смущаясь, что «вот у меня есть еще один вопрос, за который вы, наверное, на меня обидитесь или рассердитесь», — и предложил сыграть самого себя в разговоре с отцом. Я, конечно, изобразил некую задумчивость, но большой проблемы в том, чтобы поговорить с собственным отцом в Эрмитаже, психологически у меня не было: я сижу в отцовском кабинете и в отцовском кресле, я с ним всегда разговариваю, и здесь никакой особой мистики нет. Это мистика Эрмитажа — мы тут общаемся со всеми поколениями. У нас нет приведений, но есть в стенах дух тех людей, которые здесь были, они за нами следят… Другое дело, что я никогда в жизни не был актером и играть я не могу. Но тут надо быть самим собой, и я подумал: почему бы не рискнуть?

Как он с вами работал? У вас были какие-то репетиции?

Было несколько репетиций, он слушал, никакой работы как с актером не было. Сказали, что вот такой текст надо произнести, я там немного поменял, и всё. Я же директор Эрмитажа, что хочу, то и делаю! (смеется)

^{Михаил Пиотровский (в центре) в фильме Александра Сокурова «Русский ковчег»}

За исключением этого момента вы как-то вмешивались в сценарий?

Были у нас разговоры про маркиза де Кюстина. Кюстин, в общем-то, личность мерзкая и критика его России мерзкая. И это тип личности такой, которые приезжают в Россию, на таможне русской их поливают грязью, потом они обижаются и пишут гадости. Типологически таких много. Поэтому сильно возвеличивать его не стоило. В фильме понятно, что это Кюстин, пару раз говорится «маркиз», но в итоге это все же такой, в общем-то, более нейтральный персонаж, чем изначально выглядело по сценариям и наметкам. И это очень хорошо получилось, потому что кто знает — тот понимает, но нет возвеличивания этого тонкого злопыхателя.

Был ли какой-то момент в подготовительном процессе, когда вы подумали: «Зря мы это затеяли, наверное, не получится»?

Нет, такого не было. Логистика вся строилась очень четко. Бывало, иду в понедельник[38], смотрю — проходит какая-то репетиция. И видно, что получается хорошо. Люди вот эти, актеры, они как-то все получались вписаны в пространство Эрмитажа… Сокуров убедил всех, что фильм — это добро Эрмитажу. Был один очень показательный эпизод. Пришел Александр Николаевич и сказал: «Нам надо бы снять сервиз с камеями, поставить его на стол и чтобы там актеры…» Я говорю: «Вот это вот нет! Меня убьют хранители, и правильно сделают, потому что это ценнейший экспонат, а вы тут с камерами прыгаете-бегаете, ну и вообще — кино снимайте, как договорились». А через некоторое время ко мне пришли хранители и умоляли, чтобы я разрешил — то есть те, кого я боялся и считал, что они будут стоять насмерть, сами меня упрашивали. Они, эрмитажники, поняли: то, что происходит, — это не просто кино. Это оживает музей! Вот вдруг в музее появилась та жизнь, которая шла во дворце. Сказали: «Давайте мы переоденемся, давайте мы будем стоять охранять». Ну, тогда я разрешил и написал служебную записку, что разрешаю, но при условии, что подходить ближе чем на два метра могут только Сокуров и оператор, больше никто. В общем, было видно, что все складывается, и никаких больших забот не создается — для всех задач, которые мне нужно было решать, уже предлагались логистические решения: как работать во время ночных репетиций, как музей будет функционировать… У нас ведь, когда кончились съемки, музей открылся в тот же день, вечером. Поэтому когда мне говорят, что придут какие-то важные гости, надо закрыть музей, я отвечаю, что мы даже для фильма этого не делали!

Были еще какие-то спорные моменты с экспонатами?

Да, вот еще один эпизод. Режиссер просил несколько картин перевесить. Ну, это тоже нарушает музей — поэтому с какой стати? И хотя я согласился и смотрители согласились, но я не очень понимал зачем. Перевесили картину Эль Греко «Апостолы Петр и Павел» ко входу в зал Рембрандта, поэтому в фильме разговор происходит перед ней. Я очень ценю эту картину, много писал о ней. Эль Греко изобразил тот момент, когда Павел произносит: «Нет ни иудея, ни эллина…», то есть он, грубо говоря, ругает Петра за то, что тот немножко ксенофоб. Это действительно одна из самых насыщенных смыслом картин Эрмитажа. У Сокурова там немного другие смыслы, но они очень важны. Тогда я просто разрешил: ну хочет, пусть будет так. Уже позже я понял, как это здорово в связи с Петром и Павлом, как заиграла эта вещь — она должна была быть на этой дорожке!

Сокуров очень любит зал Рембрандта да и Эрмитаж вообще. Однажды сказал мне: «Петербург — очень тяжелый город, и я в нем живу только потому, что здесь Эрмитаж».