Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой - [86]

.

Получается, что благородство императора не выдерживает критики, когда речь заходит о том, что он, его статус и благородство как данность от рождения сами по себе становятся «средством» определения ценностей других людей. По сути, вся логика «европо-имперского централизма» приводит к инверсии благородства – подлости: «Постоянная, явная, противная очевидности лесть окружающих его людей довела его до того, что он не видел уже своих противоречий, не сообразовывал свои поступки и слова с действительностью, с логикой или даже простым здравым смыслом, а вполне был уверен, что все его распоряжения, как бы они ни были бессмысленны, несправедливы и несогласны между собой, становились и осмысленны, и справедливы, и согласны между собой только потому, что он их делал» (Толстой, 35, 70).

Николай абсурдно отождествил свой императорский статус с благородством и безгрешностью своего человеческого я (по сути, считая себя святым в своей страстной вседозволенности), априори воспринимая любой абсурд своей логики и поступков за высшую, да к тому же религиозно одобряемую, истину высшего порядка. Он сам становится единственным критерием ценностной картины и ценностного познания мира. Он становится олицетворением «мы», от имени которого ведутся войны и устанавливается мир. В этом процессе собственно и проявляется ресентимент, заключенный, с точки зрения Шелера, «в иллюзорном восприятии и фальсификации самих ценностей, в свете которых возможные объекты сравнения вообще могут иметь хоть какую-нибудь позитивную ценность»[339].

Тема свободы и несвободы, войны и мира, «мы – они», однако, получает противоположное осмысление на самом Кавказе и становится разговором иного порядка. Понять это возможно только выйдя за рамки бинарной оппозиции войны и мира или покинув Петербург и окунувшись в космос Кавказа. Совсем другая война и другой мир на Кавказе; по-другому смотрят на ситуацию угнетаемые народы – с другого берега гуманности и патриотизма. Толстой показал нам кавказцев (по сути, нас самих в предлагаемых условиях) другими глазами – глазами разоренного и насилуемого, но не покоренного народа. И оказывается, что горцы, которые не сделали никого зла Николаю, также считают его (а через него русских) негодяями, нелюдями, опираясь не на абстрактную этику ненависти-мести ресентиментного чувства, но экзистенциально-жизненно переживая реальное зло, причиненное их народу. Для них Война становится единственной в данных обстоятельствах «средой обитания» людей и порождает иной взгляд на природу чувств. «О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения» (Толстой, 35, 81).

На Кавказе, в отличие от Петербурга, действует другая логика войны и мира: не оппозиция и противопоставление «мы – они», а космическое соединение всего со всем, жизни со смертью, Я с Другим. Войне как закреплению покорения, порабощения и оппозиции имперской идеи мира противостоит смыслообраз войны как мира, как борьбы за освобождение людей – как единственно возможная форма решения национального вопроса. На этом подходе построена и идеология, и аксиология, и экзистенциализм национальной проблематики в «Хаджи-Мурате».

Для того чтобы дать точное описание новому содержанию смыслоо-бразов войны и мира, мы предлагаем использовать понятие полемос, как наиболее полно отражающее их специфику. Полемос стал открытием нового смысла понятия войны, при котором мир вплетается в ее внутреннюю ткань, став другим войны и связав в неразрывное целое все смыслы этих противоположных начал: войны и свободы, войны и плена, войны и красоты, войны и семьи, войны и человека, войны и природы и т. п.

В философский обиход слово полемос введено Гераклитом в знаменитом 53 фрагменте: «Война есть условие и родитель всего». Одним из первых этот фрагмент исследовал М. Хайдеггер, который раскрыл гераклитовский полемос во всех проявлениях: онтологических, гносеологических и этических. Немецкий философ дал перевод слова полемос через немецкое слово Auseinandersetzung. Как указал Г. Фрид: «Предпочтение Хайдеггера переводить греческое слово полемос как Auseinandersetzung обычно по-английски переводят как конфронтацию. Мы говорим здесь о конфронтации мира, людей, проблем и идей и даже вещей. <…> Конфронтация понимается и как борьба за смыслы и за вещи, но не как голая попытка господствовать над кем-то или чем-то. Конфронтация обнажает сопротивление достоинства. Это чувство конфронтации в немецком Auseinandersetzung также следует отличать от конфликта как сведения счетов»[340].

Интерпретация этого фрагмента была дана также в пятой лекции по античной философии М.К. Мамардашвили: «Это опять воляпюкная философская фраза. Что, Гераклит – милитарист? Да нет, он хочет сказать, что лишь внутри полемического состояния, внутри состояния всеобщего полемоса, внутри которого в схватке с бытием, или друг с другом, или в схватке с собой стоят люди, – в этом определится и решится, кто раб, а кто свободен. Война разбрасывает по результирующим ячейкам: вот он оказался рабом, потому что не хотел умереть, а свободный готов был умереть и выдержал риск своей готовности к смерти, поэтому один сильнее или больше тысячи, говорит Гераклит, если он наилучший. А быть наилучшим не дано заранее, только внутри полемоса это станет и определится»