Иностранная литература: тайны и демоны - [118]

Туве Янссон гораздо радикальней, чем Астрид Линдгрен. Максимум того, что могут себе позволить дети у Астрид, например, в «Пеппи Длинныйчулок» – это хватать руками оладьи со сковороды. «Можно есть руками?» – удивляется Анника. «Как хочешь, – ответила Пеппи, – я лично предпочитаю есть ртом»[109]. А выкинуть кастрюли и отказаться от тухлой желтой шелковой палатки – это радикальность Туве Янссон, для которой мир в любой момент может рухнуть и останется цел ровно потому, что мы умеем от очень многого отказываться.

Кроме муми-семейства, которое основа мира, как бы божественная такая семья: Бог-отец, Бог-мать, Бог-сын, – остальные типажи у Туве Янссон – это разные модели одиночества, разные модели богооставленности. Вот Мюмла – абсолютно довольное существо, существо, которое из всего делает счастье. И надо бы это одобрить, если бы это счастье не было замешано на таком самодовольстве, на такой тупости, на таком богатстве каких-то примитивных физических ощущений, что сразу ясно: Мюмла она и есть Мюмла. Это одиночество, которое не понимает себя. Вот Хемуль, существо, которое всех учит жить, потому что само оно жить абсолютно не умеет. В повести «В конце ноября» темным осенним утром Хемуль просыпается у себя в кровати, с тоской приближается к краю кровати, где простыня чуть похолоднее, прижимается к ней всем животом и ждет, когда к нему придет приятный сон. Сон все не приходит. Тогда Хемуль решил почувствовать себя добрым и сильным Хемулем, которого любят все. У него ничего не получилось. Тогда он представил себя бесконечно маленьким Хемулем, которого никто не любит, и у него тоже ничего не получилось, «…он по-прежнему оставался хемулем, который, как ни старался, ничего хорошего толком сделать не мог»[110]. Тогда он встает и идет руководить и отдавать никому не нужные распоряжения.

Другой вариант богооставленности – Ондатр (в новейших вариантах его почему-то переводят как Выхухоль), тот самый Ондатр, который уселся на торт. Помните?

Фрёкен Снорк критически оглядела Ондатра.

– А вы не встанете на минутку, дяденька? – сказала она.

– Зачем? Я сижу себе и сижу, – сказал Ондатр.

– Вы сидите на нашем торте! – сказала фрёкен Снорк[111].

Ондатр появляется в Муми-доле как предвестник страшных событий («Муми-тролль и комета»), Ондатр читает только одну книгу «О тщете всего сущего», но волшебник, прилетая, перепутав, дарит ему подарок – книгу о пользе всего сущего, чем Ондатр страшно разочарован («Шляпа волшебника»).

Еще один вариант – Филифьонка, существо, которое больше всего на свете ценит две вещи: во-первых, личное пространство, как всегда бывает у людей болезненно чувствительных, она хочет, чтобы все оставили ее в покое, и второе – стабильность. В этом смысле жизненная позиция Филифьонки – это модель путинской России, которая хочет, во-первых, абсолютной изоляции, а во-вторых, чтобы это никогда не кончалось. А рецепт от этой болезни для всех нас – «Филифьонка в ожидании катастрофы»: выйти буре навстречу, потому что тогда можно больше ничего не бояться. Это терапия, которая излечивает.

Мораль Туве Янссон одна, и мораль очень простая: если тебя что-то пугает, пойди этому чему-то навстречу, – и ради этого Янссон идет даже на некоторые уступки. К примеру, в «Папе и море» всякий нормальный читатель понимает, что в сюжете есть натяжка. Когда Муми-тролль выходит к страшной Морре, которая замораживает все вокруг, и устанавливает с ней доброжелательные отношения, это, конечно, неправильно. Так быть не должно. Во всякой сказке должен быть центр зла. Но когда мы узнаем, что Морра просто очень одинока (помните страшный вой Морры в мемуарах Муми-папы?), потому ее и тянет к свету, к теплу, мы понимаем Муми-тролля. Когда Муми-тролль представил себе эту Морру, которая никогда не согреется, которую никто не любит, он пожалел ее. Сначала он приносит ей свет – каждую ночь идет на берег со штормовым фонарем и ждет, пока она не наглядится. Потом, когда у муми-троллей кончился керосин, он приходит уже без фонаря, а Морра этого даже не заметила, она радуется самому Муми-троллю.

И вдруг Морра запела. Она затянула свою веселую песню, раскачиваясь взад-вперед. Юбки ее развевались, она кружилась, топая по песку, изо всех сил стараясь показать, что она рада его приходу. Муми-тролль шагнул вперед. Он был ужасно удивлен. Сомневаться не приходилось – Морра была рада видеть его. Ей было наплевать на штормовой фонарь. Она радовалась, что Муми-тролль пришел встретиться с ней. Она танцевала, а он стоял как вкопанный. Потом она побрела прочь вдоль берега. Когда она исчезла, он опустился на песок и потрогал его. Песок был такой же, как всегда, не заледенел и не съежился[112].

Конечно, это сильная натяжка, но в этом вся Туве Янссон. Если перед тобой ужас – шагни этому ужасу навстречу, и он для тебя споет и спляшет. Это абсолютно скандинавская мужественная модель отношения к миру, но Туве Янссон пишет так, что оценить это может только ребенок. Взрослый пройдет мимо этого стилистического чуда, а мы, вечные дети, благодаря ей до сих пор этому радуемся.

И еще одна здравая догадка Туве Янссон. «В конце ноября» ее Филифьонка решает вымыть окно на чердаке. Она вылезла на крышу – это после дождя-то! – поскользнулась и упала бы, если бы лапами не уперлась кое-как в желоб водостока.