Иностранная литература: тайны и демоны - [117]

Во Франции самым популярным, самым, может быть, нежным и трогательным писателем своего века становится Борис Виан. Борис Виан успел дожить до того времени, когда его никем не признанная при первом появлении «Пена дней» стала бестселлером, а «Осень в Пекине», «Красная трава», «Сердцедёр» – культовыми произведениями. А потом появляется Анри Мишо, детская поэзия Робера Десноса, великого сюрреалиста, становится едва ли не популярней взрослой, и вся лучшая литература Франции помещается практически целиком в гениальный роман Раймона Кено «Зази в метро», в сказки Жака Превера, в стихи того же Мишо. Почему? Потому что реализм, на французской-то территории уж точно, скукожился, появляется так называемый «новый роман», или «антироман», связанный не только с именем Натали Саррот, но и со множеством других великолепных имен, и это далеко не реализм, это всегда бред какого-то или больного, или детского сознания. Только в России надолго задержался производственный роман, больше похожий на сказку, потому что ничего похожего в реальности не было. Не было людей, одержимых производством чугуна, которые, как какие-то ужасные гномы, как страшные карлы-черноморы, беспрерывно что-то куют, куют… Советский производственный роман и был такой странной разновидностью сказки, но очень мрачной сказки.

Туве Янссон – первая представительница того блестящего поколения, которое осознало, что рассказывать, как было – как Иван Иванович пошел на работу, вернулся и умер, – уже хватит. Пора описывать новую реальность новыми фантастическими средствами. И ее гениальная фантастическая сага о муми-троллях из восьми повестей, сборника рассказов и четырех комиксов являет собой такое метаописание главных кошмаров XX века.

Мировая история XX века наиболее наглядно преломилась в трех больших сказочных циклах. «Властелин Колец», сколько бы сам Толкиен ни говорил, что придумал все в 1937 году, – отражение Второй мировой войны. Вот сидишь ты у себя дома, в любимой хоббичьей норе, которая, конечно, не Муми-дол, потому что Муми-дол открытый, солнечный, цветистый, но тоже уютной, с запасами сыра, и ветчины, и эля, и прекрасно себя чувствуешь, а тут вдруг приходят какие-то гномы и говорят, что ты должен куда-то идти. Значит, wake up and fight (проснись и борись), как поется в известной песне: «You’re in the army now» («Теперь ты в армии»). Зачем? С какой радости тебе с драконом встречаться? И вообще, что это все такое? – А это История пришла за тобой, милок.

Второй такой цикл – это, конечно, эпопея про Незнайку и таких советских хоббитов, которые строят свой Солнечный город, потом устанавливают коммунизм на Луне. Это, безусловно, тоже отражение XX века. Все персонажи этого советского мифа: писатели и поэты типа Цветика, механики типа Винтика и Шпунтика и даже нонконформист Незнайка, местный диссидент, не говоря уже про тихих обывателей Пончика и Сиропчика, – радостные маленькие жители страны, в которой действуют огромные большие законы. Это буквальная метафора маленького человека. И если бы у Носова хватило творческой смелости, его коротышка в результате очень долгого труда и очень тщательной убежденности становился бы, вероятно, большим, становился бы чем-то серьезным. Но, к счастью, до этого фантазия Носова не доработала.

Наконец, третий миф, который подробно описывает XX век, и описывает его наиболее поэтическим образом, – это миф Туве Янссон. И в этом смысле «Муми-тролль и комета» в переводе Владимира Смирнова – самая точная книга о Второй мировой войне. Это первая книга, которую я прочел своими глазами за три дня и с тех пор не могу читать никакие другие переводы. Людмила Брауде и Нина Белякова – хорошие переводчицы, но мы запомнили эту книгу в первом ее издании, запомнили в гениальном переводе Смирнова:

– Я устал, – хныкал Снифф. – Не хочу больше тащить на себе эту тухлую палатку. Несите ее сами!

– Но ведь мы несем остальной багаж, – урезонивал его Муми-тролль.

Снифф разревелся.

– Конечно, это никакая не тухлая, а чудесная желтая шелковая палатка, – сказал Снусмумрик. – Но не надо слишком привязываться к собственности[108].

Это же чудо – «…не надо слишком привязываться к собственности»! Фраза, которую я всегда говорю. Это и есть самая прямая скандинавская мораль. Почему скандинавские писатели все символисты? Потому что вещная сторона мира слишком уязвима. Ничтожность вещи перед лицом катастрофы – вот глубокая мысль Туве Янссон. Помните лавку, к которой всю компанию Муми-тролля привел путевой указатель «Танцплощадка – сюда! Лавка». И в этой лавке у старушки Снифф хотел купить себе лимонаду, Снорк – тетрадь, Снусмумрик – новые штаны, которые не должны выглядеть слишком новыми, Муми-тролль – диадему для фрёкен Снорк, а фрёкен Снорк – медаль для Муми-тролля. Но у них не оказалось денег. Двадцать марок стоят штаны и двадцать марок семьдесят пять пенни все остальное. Но когда Снусмумрик отказывается от штанов, потому что они «не в его стиле», по расчетам Снорка, получается, что старушка должна им двадцать крон. И тогда они покупают себе и звезду большую вместо медали, и зеркальце вместо диадемы, и лимонад, да еще на семьдесят пять пенни леденцов. Как сказала старушка: «Одно покрывается другим, так что, в сущности, вы мне ничего не должны». Почему старушка так с ними щедра, ведь она прекрасно понимает, что это она фактически владелица штанов, а не Снусмумрик? Потому что перед лицом кометы считать марки совершенно бессмысленно, грядущая катастрофа переключает всё на другие ценности. И ребенок, который вовремя прочел Туве Янссон, уже никогда не будет цепляться за кастрюли, а выбросит их, как Снифф, вместе с палаткой.