Инквизитор - [111]

Пугающая мысль мелькнула у меня в голове. А убил бы Раймон меня, если бы я упорно продолжал поиски? Возможно.

— К счастью для всех нас, кто-то из пострадавших от него взял дело в свои руки.

— Вы полагаете, это возможно?

— Я считаю, что вполне вероятно. Может быть, тело расчленили в надежде, что на убийцу отца Августина повесят и второе убийство. — Мне нравилась эта версия. Нравилась своей простотой и изяществом. Она удовлетворяла большинству моих требований. — Возможно, я ошибался, предположив, что Раймона убили в Святой палате. Возможно, Жан Пьер говорил правду, и он тут ни при чем. Конечно, если мы допросим и других служащих, мы, возможно, обнаружим что-то еще. Но нужно ли нам это? Раймон был убийцей. Он понес полагающееся ему наказание. Мы, наверное, можем оставить наказание его палача в руках Господних.

В этот момент я вспомнил Лотара Карбонеля, отец которого был опорочен в одном из реестров с недостающими листами. А не мог ли он быть убийцей? Он конечно же был основным кандидатом в жертвы беззакония, творимого Раймоном.

Я дал себе слово, что поговорю с Лотаром наедине, когда представится такая возможность. Затем я дал Пьеру Жюльену отпущение грехов и наложил на него серьезную епитимью, которую он принял не моргнув глазом. Его не заботили епитимьи, справедливость и вина. Он желал лишь одного, и желал со страстью и глубоким страхом.

— Теперь вы напишете письмо? — спросил он. — Пишите сейчас. Здесь!

— Очень хорошо. Но я отправлю его только после того, как женщин выпустят на свободу.

— Да, да! Пишите!

Господь да простит меня, но я наслаждался, наблюдая его отчаяние. Я смаковал его мольбы, как мед, и мучил его моей неторопливостью, медлительно очиняя перо, ровно и аккуратно отводя строки, выписывая буквы.

Я безумец среди людей, я пустой сосуд, я пятно в книге живых. По злобе сердца моего и нищете духа моего, я заслужил всего того, что последовало.

И испытаете наказание за грех ваш, которое постигнет вас[106].

— Выпустить их? — не поверил Понс.

— Выпустите их, — настаивал Пьер Жюльен.

— Но…

— Выпустите их! — Озабоченный только тем, чтобы я поскорее отправил свое письмо, Пьер Жюльен не желал слушать возражений и потому изъяснялся весьма резким тоном: — Вы слышали, что я сказал? Исполняйте! Передайте ключи брату Бернару.

— Им потребуются лошади, — заметил я, пока Понс, качая головой, перебирал ключи, висевшие у него на поясе. — Четыре лошади.

— Я иду к епископу, — быстро сказал Пьер Жюльен. — Сейчас же. Ведите их в епископские конюшни.

— Мы можем задержаться.

Но Пьер Жюльен уже ушел. Его башмаки застучали по лестнице. Понс, скорчив гримасу, сказал, что сам отопрет дверь караульной.

— Я никому не доверяю свои ключи, — хмуро пояснил он.

— Разумная мера.

— Как же вам это удалось?

— Что?

— Вы слишком много себе позволяете. Вам этого так не оставят. Вас укротят, отец Бернар.

Изумившись, я открыл рот и потребовал объяснений. Но он уже был на пути к караульной и так громко гремел ключами, что я не надеялся быть услышанным.

— Явился ваш друг, чтобы вас спасти, — зарычал он, отпирая дверь. — Вон отсюда! Все вон! Вам здесь не место!

Заслышав смятенные шорохи и звуки, сопровождавшие это объявление, я разгневался и велел тюремщику убираться. Он с готовностью послушался, бормоча что-то в том духе, что он «тут ни при чем». Только когда он ушел, меня осенило, что для переноски вещей понадобится еще одна крепкая спина.

Я был раздосадован собственной недальновидностью.

— Иоанна, — сказал я, входя в караульную. — Алкея, вы свободны. Теперь вы можете уйти.

— Свободны? — Иоанна сидела на полу у постели Виталии. Она держала в руках глиняную чашку. — Уйти отсюда?

— Из этой тюрьмы. Идем. — Я подошел к ней и протянул руку. — Нас ждут лошади. Собирайтесь.

— Но куда мы поедем? — спросила Вавилония. На фоне угрюмых каменных стен и пыльных теней ее лицо светилось белым пятном. — Мы поедем домой?

— Ты не можешь вернуться в форт, детка, — сказал я. — Но ты можешь поехать куда-нибудь еще. Куда захочешь.

— Не сейчас, отец мой, — это возразила Алкея. — Виталия слишком больна.

Я взглянул на Виталию и увидел женщину, чья жизнь высохла, как глиняный черепок; которая целиком обратилась в прах смерти. Сморщенная и бессильная, со зловонным дыханием и серой кожей, она казалась хрупкой, как тонкое стекло, и я понимал нежелание Алкеи трогать ее.

— Она и в самом деле так плоха? — пробормотал я.

— Хуже не бывает, — ответила Иоанна.

— Тем не менее она не может оставаться здесь. Это слишком опасно.

— Отец Бернар, она может умереть во время переезда, — ласково заметила Алкея.

— А если она останется здесь, то она непременно умрет, — возмутился я. — Простите меня, но выбора нет. По крайней мере ее нужно поместить в лечебницу. Ближайшая находится в Сен-Ремези. Она принадлежит госпитальерам.

— Но примут ли они всех нас?

Этот вопрос Иоанны вызвал у меня приступ раздражения, которое я с трудом подавил. Хотя я не имел желания пугать ее или ее дочь, мне казалось, что ни одна из женщин не сознает до конца, какая угроза над ними нависла.

— Послушайте, — сказал я, стараясь говорить медленно и доходчиво. — Мне удалось сотворить едва ли не чудо. И нельзя быть уверенным, что удача не отвернется от нас. Если вы не покинете Лазе как можно быстрее, то вы можете снова потерять свободу.