Башня
26 августа 1682, Италия, Кремона
— Омеро, проснись!
На востоке над горизонтом чередой взошли Меркурий, Сатурн, Юпитер и Марс, прочертив по небу прямую линию. Луна не достигла еще второй четверти, а охотник Орион летел над городскими стенами. Три звезды в его поясе излучали свет. Падре Фабрицио Камбьяти перегнулся через парапет на верхушке башни, вглядываясь в часы на ее фасаде. Он видел циферблат перевернутым — без четверти пять утра.
Затем он заметил то, чего ждал. Комету. Краем глаза, почти за своей спиной. Падре обернулся:
— Омеро, проснись!
Омеро, человечек с огромной головой, маленький, ростом едва по локоть священнику, с трудом встал на ноги и поплелся к парапету, зевая во весь рот.
— Dio mio![1] — прошептал он и сжался, боясь надышаться невидимых испарений кометы. — Я вижу лик козлоногого! Дон Фабрицио, спасите!
— Успокойся.
Над самым горизонтом сияло серебристое ядро кометы, хвост ее напоминал горящие перья в облаке дыма, будто кто-то поджег голубя и запустил через городскую стену.
Они восхищенно наблюдали, как комета поднималась вверх и летела по небу — неторопливый служка с горящим фитилем в руке, идущий вдоль шеренги свечей, поджигал их одну за другой. Свет большой кометы должен был бы затмить сияние звезд, но эта комета не была обыкновенной. Отнюдь нет. Она зажгла небосвод, оживила созвездия, заставила звезды на своем пути гореть ярче. Лучились бриллианты в поясе Ориона, сверкала вода в ведре Водолея, искры света блестели в глазах Льва, мерцали бликами рога Тельца и Овна.
Несколькими часами раньше, вечером, священник и его слуга начали подниматься на тораццо,[2] стоящую на главной площади Кремоны, самую высокую башню в городе ста башен.
Омеро спал у подножия башни, дожидаясь священника, и неуклюже поднялся, когда появился запыхавшийся хозяин. Густые волосы Фабрицио Камбьяти были зачесаны назад, черные и блестящие, как будто их обмакнули в чернила. Глаза на обветренном лице казались разными: один — радостным, другой — печальным. В черной, по щиколотку, сутане Камбьяти казался выше, чем был на самом деле. Его нельзя было назвать красивым, но, улыбаясь, он излучал тепло, отчего из человека средних лет сразу превращался в молодого.
Священник оглянулся на дорогу, которой пришел.
— Весь день провел у пациента. Поразительно действие касторового семени и толченых стручков сенны при запоре кишечника. Скорее, Омеро. — Фабрицио шагнул в тень. — Жена его, похоже, вознамерилась вручить мне в качестве платы корзину с хлебом и сыром. Дар, который ей не стоило бы отнимать у семьи. Я видел, как она шла за мной по улице. Скорее!
Они взбирались по стертым каменным ступеням. Башенная лестница на каждом повороте изгибалась под прямым углом.
Омеро тащил корзину провизии. Окорок — ломтями, батон свежего хлеба, виноград неббиоло, кусок твердого белого сыра, бутылка молодого вина и зеленая дыня величиной с человеческую голову. Слуга часто останавливался перевести дыхание, ставил корзину у ног и опирался о холодную кирпичную стену.
Фабрицио нес в одной руке пачку бумаг, а в другой — длинный тонкий предмет, обернутый тканью.
— Омеро, поторопись! С таким нашим проворством она нас быстро нагонит. — Священник посмотрел на ступени, оставшиеся позади, повернулся и возобновил подъем, но заметил окно в стене. — Погоди.
Он выглянул в окно и осмотрел окрестности. Башня стояла на прямоугольной площади, окруженной множеством каменных домов. Рядом с ней — огромный собор, в дальнем конце площади — восьмистенная крестильня, ратуша напротив башни, небольшой оружейный склад, напоминающий крепость, и ряд лавок на другой стороне, в том числе пекарня и мастерская скрипичного мастера Никколо. Несколько человек беседовали внизу, но жены пациента нигде не было.
Они продолжили подъем, и вскоре Омеро пропыхтел:
— Тяжелая она, корзина эта.
— Не стоило настаивать на огромной дыне и самой большой бутылке вина, какую ты только смог найти. Было бы легче. Тебе некого винить, кроме себя самого.
Омеро заворчал и стал подниматься еще медленнее. Он остановился, рассчитывая выгадать передышку за разговором.
— Зачем мы лезем на эту башню? Сегодня слишком жарко для ходьбы по лестницам.
— Ты прекрасно знаешь. Я говорил тебе вчера. Не помнишь?
— Я не слушал.
Фабрицио вздохнул. Омеро смотрел на него. Глаза священника слезились, всегда, и днем и ночью.
— Омеро, откуда мне знать, будешь ты на этот раз слушать, или я потрачу слова впустую, рассказывая все заново?
— Вы и впрямь жестокий хозяин. Можно мы остановимся здесь и поедим?
— Нет. Перестань ныть. Мы должны подняться на самый верх для лучшего обзора.
— Если бы вы несли корзину…
— Ладно. Давай ее сюда. — Дон Фабрицио взял у него корзину. — Сначала набиваешь ее до отказа, а потом заставляешь меня ее тащить. Возьми карты звездного неба.
Прежде чем поднять корзину, он положил поверх еды длинный предмет.
Они пробирались на вершину башни, стены и потолок которой были выложены из красно-коричневого кирпича.
— Так вы скажете, что мы там увидим или я должен оставаться в неведении до конца этого… восхождения?
Он произнес последнее слово, подняв палец вверх, словно сию минуту узнал что-то новое.
