Инквизитор - [112]

— Но…

— Я знаю, что Виталия не в силах передвигаться. Я понимаю, как она больна. И потому она отправится в лечебницу Сен-Ремези, а вы все уедете и поселитесь где-нибудь подальше от этих мест. Может быть, однажды она к вам присоединится.

— Но, отец мой, — возразила Алкея, говоря так, словно пыталась переубедить нежно любимое дитя: без тени гнева или возмущения, — я не могу оставить подругу. Она моя сестра во Христе.

— У вас нет выбора.

— Простите меня, отец, но это не так. Я могу выбрать опасность — ради сестры.

Я заскрежетал зубами.

— Может статься, через день ваша сестра будет уже не в состоянии оценить того, что вы для нее сделали, — проговорил я, тщательно подбирая слова, потому что помнил о присутствии Вавилонии, которая не сводила с меня непонимающего взгляда. — Награда не будет стоить вашей жертвы.

— О, я думаю, что наградой мне послужит мир в моей собственной душе.

— Алкея! — я больше не мог сдерживаться. — Опомнитесь!

— Отец…

— У вас нет права подвергать опасности других ваших сестер!

Мой сердитый тон испугал Вавилонию, которая стала пронзительным голосом призывать мать:

— Мама? Мама!

Быстро подойдя, Иоанна обняла ее и сказала мне:

— Алкея отвечает только за себя. Каждая из нас может сделать свой выбор.

— Да, да! Только одной из нас нужно остаться. — Алкея с любовью улыбнулась Иоанне и Вавилонии. — Я старуха, мои сестры молоды. У них хватит сил устроить себе новый дом по уставам Божьим.

Глаза Иоанны наполнились слезами.

— Но только с тобой, Алкея, — проговорила она срывающимся голосом.

— Со мной или без меня. Милая, ты искала любви Господней с чистым сердцем; теперь Он не покинет тебя. А я всегда буду молиться о вас.

— Ты нужна Вавилонии.

— Виталии я тоже нужна. И у нее нет матери, чтобы позаботиться о ней. Прости меня, милое дитя. Мое сердце обливается кровью, но нашу сестру нельзя оставлять одну.

Внезапно у меня появилось чувство, будто я не здесь, а где-то вдали. Я стал как филин на развалинах, как одинокая птица на кровле. Непосвященный. Ненужный.

— Укладывайте свою одежду, — пробормотал я, зная, что моих слов никто не слышит. — Будьте готовы к моему возвращению. Я иду в Сен-Ремези, чтобы договориться о месте для Виталии.

Так я и сделал. Уведомив Понса о своих намерениях, я направил стопы свои (бежавшие проворней, чем ткацкий челнок) в лечебницу Сен-Ремези, где имел разговор с братом Мишелем. Угрюмый и изнуренный монах, с коим мы были едва знакомы, он лишь вздохнул в ответ на просьбу приютить еще одну старую бродяжку, словно лечебница была устроена для каких-то более возвышенных и приятных целей. А быть может, он просто жалел, что нет возможности получить богатое наследство.

— Что ж, у нас всегда найдется приют для умирающей женщины, — сказал он, окидывая взглядом спальню, полную больных и увечных. — В конце концов, она здесь не задержится.

— У нее есть кое-какое имущество. Оно, конечно, достанется лечебнице, когда она умрет.

— А вы в этом уверены? Часто бывает, что стоит только человеку умереть, как вдруг объявляется родня.

— У нее нет родственников.

Итак, договорившись о месте для Виталии, я вернулся в тюрьму, где рассерженный Понс сообщил мне, что «безумная девчонка снова бесновалась» и не буду ли я так любезен немедленно забрать всех четверых из караульной, пока он не вышвырнул их на улицу. Как я и опасался, предстоящее расставание с Алкеей потрясло Вавилонию. Я увидел ее лежащей на полу с красными глазами и окровавленным лицом; по словам Иоанны, она билась головой о стену.

— Она не хочет покидать Алкею, — объяснила моя возлюбленная хриплым от волнения голосом, пытаясь заглушить ритмичные стоны дочери. — Что же нам делать? Она не покинет Алкею, а я не могу оставить ее.

— Значит, Алкея должна оставить Виталию.

— Отец мой, но как я могу?

— Послушайте меня. — Я схватил эту старую дуру за руку (Господь да простит меня, но так я думал о ней в тот момент!) и потащил ее в коридор. Там, вперив в нее угрожающий и вместе с тем умоляющий взгляд, приглушенным, но убедительным тоном, чтобы слышали только мы вдвоем, я изложил ей суть дела.

— Вы верите мне, Алкея? — спросил я.

— О, отец Бернар, всем сердцем.

— Разве я не заботился о вас? Разве я не лелеял вас, точно своих родных сестер?

— Воистину так. Конечно.

— Тогда доверите ли вы мне Виталию? Доверите ли мне ухаживать за ней и утешать ее? Сделаете ли вы это ради меня?

Прямой взгляд ее голубых глаз, казалось, впитывает мои слова и взвешивает каждое в соответствии с его достоинством. Я чувствовал, что они не убедили ее. Я чувствовал, что она ищет другой способ описать и объяснить мне всю глубину своей преданности Виталии.

И наконец я взмолился.

— Алкея, — тихо сказал я, — вы должны присмотреть за Иоанной. Обещайте мне это. Как я могу отпустить ее, зная, что отпускаю ее без защиты вашей любви? Я прошу вас. Я умоляю вас. Не покидайте ее теперь, когда я вынужден оставить ее. Я не могу — я не в силах — это невыносимо. Это слишком, Алкея. Сделайте это для меня. Пожалуйста.

Было ли то сознание близости моей утраты, или величина моего страха, или сияющий нежный свет сострадания, озаривший ее лицо, — я не ведаю, — но слезы наполнили мои глаза в тот момент. Смахнув их, я увидел, что Алкея тоже плачет. Она взяла мою руку и прижала ее к своей щеке, лаская, точно котенка.