Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [163]

. Государственная собственность являлась неотчуждаемой и имела иммунитет к каким бы то ни было юридическим претензиям. «Право государственной собственности никаким законом не ограничено, поскольку от соввласти же зависит отменить всякое и законное и договорное ограничение», – писал корифей советской юриспруденции П. И. Стучка[1324]. Даже самодержавное правительство не претендовало на настолько абсолютные права. Советская государственная собственность имела статус самой абсолютной собственности, какая только была известна людям, а Советское государство стало ее «единоличным и деспотическим владельцем».

На этом фоне вряд ли стоит доказывать, что советская система прав собственности представляла собой полную противоположность идеям о реформе собственности, описанным в этой книге. Обе концепции отрицали социальную систему, основанную на «собственническом индивидуализме». Однако можно было предложить много альтернатив частной собственности; идея «общественного достояния» являлась лишь одной из них, причем она отличалась и от антииндивидуализма социалистов, и от политики конфискаций и «огосударствления», проводившейся в Советской России. Российские адепты общественной собственности конца XIX – начала XX века выступали за эффективное и сильное государство и в то же время требовали, чтобы оно отказалось от своих собственнических притязаний. Либералы, исходя из метафоры Бруно Латура, хотели, чтобы государство играло роль дирижера оркестра, рассаживая всех по их местам и посредством общей партитуры обеспечивая сотрудничество, но в то же время никак не претендуя на то, чтобы представлять оркестр во всей его полноте или в каком-либо смысле являться его владельцем[1325]. Правда, некоторые представления о режимах обращения с общими вещами пережили революцию, а профессиональная элита империи пополнила ряды советских экспертов; однако государство воплощало их идеи в жизнь не так, как хотелось бы либеральным мыслителям. Кроме того, было бы бессмысленно утверждать, что национализация являлась следствием слабой преданности русских либералов идеям частной собственности и свободы. Вопреки распространенной точке зрения, русские мыслители внимательно относились к собственности, однако при разработке проектов ее реформы они стремились наложить на частную собственность ограничения в виде публичных обязательств и социальной ответственности и оставить место для собственности, принадлежащей обществу – новому субъекту имущественного права.

Как было вкратце показано в предыдущих главах, за распространением этих представлений о собственности стояли многочисленные источники: возникновение профессиональной элиты, рост национализма и концептуализация новых ценностей, необходимых для его развития, – таких, как национальная окружающая среда, национальная экономика, национальное наследие и национальная литература. Кроме того, новые идеи о собственности отражали в себе глубокую озабоченность такими моральными проблемами, как индивидуализм и альтруизм, свобода и гражданские обязанности, а также вопросом о том, что важнее – религия или знания и образование. В риторике собственности нашел отражение даже конфликт между индивидуальным творчеством и оглядкой на традиции, частной жизнью авторов и властью рынка. Соответственно, политика, окружавшая реформу собственности, выходила за рамки конкуренции за обладание ресурсами между элитами; она включала активные попытки формировать общественное мнение и насаждать новые «ценности» посредством распространения новых знаний и идей.

Исследование этих новых идеологий собственности позволяет выявить трения и парадоксы в российской мысли и политике рубежа веков, которые иначе остались бы незамеченными. Действительно ли истинный либерализм требует нерушимой свободы для каждого члена общества? Достижима ли истинная свобода в рамках сообщества эгоистичных индивидуумов? Или, может быть, более верный путь к достижению идеала свободы – укрепление социальных связей с целью обязать всех людей уважать взаимные права и свободы? Являются ли личная свобода и неприкосновенность частной собственности общественными благами сами по себе или ими следует поступиться ради высшего «общественного блага»? Что такое «общественное благо» (если оно вообще существует) и кто вправе его определять? Дискуссии о собственности в царской России вращались вокруг этих и других принципиальных вопросов либеральной идеологии. В зеркале собственности отражалась и существующая, и воображаемая системы социальных отношений и культурных норм. Габриель Тард очень удачно использовал метафору собственности, давая определение человеческого общества: «Что такое общество?.. [Это] взаимное нахождение всего в собственности у каждого, принимающее разные формы»[1326]. В самом деле, противопоставление «целого» и его отдельных частей составляет самую суть современных представлений о собственности. Российский проект реформы собственности представлял собой, пожалуй, самую откровенную и в то же время идеалистическую попытку отыскать баланс между общественными благами и частными интересами – попытку выстроить