Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [145]

, в то время как авторские права на произведения Пушкина были проданы издателю Якову Исакову за намного меньшую сумму. Откликаясь на дискуссию о свободном издании сочинений Пушкина (1872), М. Н. Катков указывал на вопиющее противоречие: люди собирали деньги на памятник поэту, чьи произведения находились в заточении. «Пусть же народ, или, что то же, его правительство обелит те произведения, которые составляют гордость народа. Пусть произведения в каком-либо отношении полезные будут освобождены из-под частной собственности и отданы обществу. Природа собственности этому не препятствует. ‹…› Собственность не должна быть нарушаема, но в интересах общества она подлежит выкупу»[1144]. Катков предлагал экспроприировать литературную собственность: это было решение, хорошо знакомое его современникам[1145]. Практика экспроприации литературного наследия впоследствии была внедрена в Италии (1882) и Англии (1911): например, закон об экспроприации позволил Италии экспроприировать произведения современника Пушкина, итальянского поэта Джакомо Леопарди (1798–1837)[1146]. В России ничье литературное наследие никогда не выкупалось и не экспроприировалось государством, хотя правительство не жалело средств на выкуп частных земель. В 1899 году правительство купило за 150 тыс. рублей село Михайловское в Псковской губернии, родовое гнездо семейства Пушкиных[1147]; в 1910 году оно заплатило 30 тыс. рублей за село Болдино в Нижегородской губернии[1148], еще одно пушкинское мемориальное место, тем самым подтвердив противоречие, на которое незадолго до этого указывал Катков, – иметь дело с материальными памятниками было проще, чем с неосязаемыми[1149].

КОМПЛЕКС НЕПОЛНОЦЕННОСТИ И СВОБОДА ПЕРЕВОДА

Увлечение русского общества литературой нашло особенно яркое проявление в его отношении к международной защите авторских прав. Выражениям гордости за русское национальное литературное наследие сопутствовало ощущение уязвленного самолюбия за неадекватное место, занимаемое русской литературой в мире[1150]. На русскую культурную – или, точнее говоря, литературную – отсталость по сравнению с другими литературными нациями, такими как Франция, Германия и Англия, ссылались как на главную причину отказа иностранцам в праве распоряжаться переводами русских произведений и зарабатывать на них деньги.

Помимо тревоги за участь культурного достояния, принцип «свободы перевода» берет свое начало из того же источника, что и дискурс, связанный с другими национальными богатствами, включая «горную свободу»: в обоих случаях речь шла о праве эксплуатировать литературную или земельную собственность без согласия со стороны ее владельца. Такое посягательство на права частной собственности в обоих случаях оправдывалось «общественным благом»: благом просвещения либо благом развития промышленности. Подобно дискурсу на тему защиты окружающей среды, охраны исторических памятников и экономического развития, дискуссии по поводу «свободы перевода» вращались вокруг вопроса о той степени, в какой развитие этих национальных богатств якобы тормозилось институтом частной собственности. Однако проблема перевода содержала ряд новых ноток. Отношение России к международным литературным конвенциям дает представление о том, каким образом истолковывалась специфика русской системы (литературной) собственности на фоне развития литературной собственности как международного института. Главный вопрос, встававший перед русской интеллигенцией и правительством, сводился к тому, следует ли России соблюдать международные стандарты, заданные новыми европейскими конвенциями, или же ей лучше придерживаться принципа свободы перевода, оставаясь в правовой изоляции. Первый подход обеспечивал защиту русской литературной собственности, но затруднял знакомство с новейшей европейской литературой, в то время как последний способствовал бы культурной вестернизации.

Русские писатели XIX века состязались за внимание малочисленной читающей публики империи со своими европейскими коллегами: русское дворянство читало французские, английские и немецкие романы в оригинале, в то время как многочисленные литературные журналы предлагали наиболее популярные из этих романов в переводе. Еще более велика была доля зарубежных произведений на рынке нехудожественной литературы, особенно книг по общественным и естественным наукам и учебников. Несмотря на строгую цензуру, Россия активно импортировала книги, идеи и знания. Закон об авторских правах (1828) никак не защищал иностранцев; более того, авторские права русских писателей не давали им никакой монополии на перевод их собственных сочинений[1151]. Русские поэты свободно переводили шедевры европейской поэзии, тем самым создавая свои собственные оригинальные интерпретации[1152] классических произведений. Что же касается популярных романов европейских писателей, работа переводчиков, среди которых встречались и бездарные, и талантливые, могла быть сочтена неблагодарной, но ни в коем случае не незаконной[1153].

Русские власти начали получать многочисленные просьбы от европейского литературного сообщества о защите литературных произведений от самовольных и незаконных переводов в 1850‐х годах, сразу же после завершения бесславной Крымской войны. Согласно русско-французскому договору о торговле и навигации (1857) русское правительство обязывалось по примеру Бельгии, Голландии, Великобритании, германских государств и Сардинии обеспечить условия для защиты французской литературы и издателей. Впоследствии правительство объясняло, что лишь поражение в Крыму вынудило Россию ответить согласием на эти неприятные требования и пожертвовать целью культурного развития. Русское правительство последовательно старалось избежать выполнения наиболее обременительных условий соглашения и ограничивало охрану иностранных авторских прав запретом на самовольное переиздание оригинальных произведений. Русско-французская конвенция 1861 года (как и аналогичный русско-бельгийский договор 1862 года) не ликвидировала свободу перевода, и любое произведение любого французского писателя могло быть опубликовано в переводе без всякого разрешения