Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [126]

В этой экономической модели литературного труда имелся лишь один серьезный изъян: рынок был не в состоянии обеспечить профессиональным писателям достойное вознаграждение[960]. Писатели, оставленные на милость публики, «чуждающейся глубокомысленных сочинений», вынуждены потакать низменным вкусам аудитории и алчности издателей, которые в придачу не желают печатать и продавать классические труды. По мнению Германа, даже пятидесяти лет посмертной монополии на копирайт не хватит для материальной поддержки писателей и их семей (скорее на нем наживутся издатели). Таким образом, помимо этого правила, государство обязано оказывать финансовую поддержку писателям, просвещающим неблагодарное общество. Насаждение общественного образования в итоге увеличит численность писательской аудитории и, соответственно, улучшит ситуацию на книжном рынке, благодаря чему монополия на копирайт станет для писателей главным источником средств к существованию. Однако до тех пор государство должно содействовать развитию литературы другими методами. С тем чтобы обеспечить настоящим писателям источник дохода, Герман предлагал учредить специальный государственный Комитет для исследования ученых творений, который будет издавать книги, заслуживающие публикации, за счет государства и даже выплачивать пособия семьям покойных писателей, чьи произведения не были оценены обществом[961].

Несмотря на довольно радикальный выход, предложенный Германом, в своих комментариях он высказал все основные опасения русской образованной публики, обсуждавшей вопрос литературной собственности. Характерно, что Герман подчеркивал просветительскую и преобразующую роль «классической литературы», в которую, судя по всему, он включал не только труды древних авторов, но и произведения своих современников. Представление о «классической», высокой литературе, противопоставляемой литературе массовой, в то время только складывалось. Как показывают комментарии Германа, в классической литературе видели главное орудие просвещения. Все последующие дебаты о литературной собственности касались именно этой сферы литературной культуры: в глазах противников литературной собственности классическая литература являлась первым кандидатом на получение статуса общественного достояния. Герман же предлагал прямо противоположное: вознаграждать творцов высокой литературы правом неотчуждаемой собственности и дополнительной государственной поддержкой.

Самым загадочным моментом в предложениях Германа является ключевая роль государства в его рыночной модели литературы и издательского дела. Герман в большей степени, чем кто-либо иной, не имел оснований доверять государству и, в частности, его органам, имеющим дело с печатью и образованием. Он был известен как человек, пострадавший от властей, поскольку в 1821 году действительно был уволен из Петербургского университета за пропаганду идей, опасных для государственного строя. Единственное объяснение его представлений о литературной собственности как о культурном капитале можно найти в идеях, определявших лицо русской либеральной политэкономии начала XIX века. Как убедительно указывает Йоахим Цвайнерт, специфика русского «варианта» классической либеральной экономики заключалась в ее упоре на роль человеческого культурного капитала в экономическом развитии. Христиан Шлёцер, Генрих фон Шторх[962], а впоследствии и А. И. Бутовский объясняли замедленное развитие России недостатком культуры и образования[963]. Соответственно, они подчеркивали роль этих активов в развитии национальной экономики и росте личного благосостояния. Бутовский посвятил целую главу в своей работе «Опыт о народном богатстве» вопросу о «несоразмерности дохода ученых с пользой от их труда», написав для этой главы специальный раздел о литературной собственности. Он описывал участь «ученых, посвящающих свое время и свои силы наблюдению и открытию истин», в которых общество нуждается, но, не осознавая их пользу, не оценивает по заслугам. Как и Герман за несколько лет до него, Бутовский отмечал парадокс: спрос на плоды интеллектуальных трудов меньше всего именно там, где в них ощущается самая большая нужда. И это указывает на необходимость государственного образования. В свете крайней ненадежности литературного заработка у общества не имеется ни нравственных, ни правовых оснований для ограничения срока действия авторских прав. Литературная собственность, основывающаяся на естественном праве человека на плоды своего труда, не имеет никаких временных рамок, подобно всякой другой собственности. Ограничение авторских прав, исходящее из потребностей общества, равнозначно краже: по мнению Бутовского, даже «польза общественная не извиняет похищения»: «Для произведений литературных, как и для всех других, закон один и тот же: общество не может иметь их даром, и должно платить, когда желает их приобресть»[964]. Такова была точка зрения либеральных экономистов, сочетавшая в себе представление о неприкосновенности собственности с идеей о необходимости государственного протекционизма.

Анонимная записка с разъяснением проекта закона о литературной собственности, найденная среди бумаг Цензурного комитета, и мнение Германа, экономиста из Академии наук, представляют собой два полюса воззрений на сущность интеллектуального труда, литературной собственности и роли государства в насаждении образования и искусств. Согласно первой точке зрения, идеи принадлежат обществу, а писатель является лишь их временным хозяином; вторая, напротив, не признавала роли общества при производстве интеллектуальных благ. Оба эти представления были утопичными в своей бескомпромиссности, но они вполне адекватно передают суть разногласий между «романтиками» и «экономистами». Что более существенно, эти разногласия дают представление об усилении борьбы за литературный авторитет. С самого момента зарождения профессиональной литературы и литературоведения литературные критики – «эксперты» по литературе, которые, по словам Кэрил Эмерсон, претендовали на то, чтобы «надзирать за художественным творчеством и диктовать круг чтения нации»