Империя - [256]

— Остановись, Луций! Остановись! — прокричал Иисус, видя нечеловеческое лицо генерала, который, словно хищник, почуявший кровь, приготовился к расправе.

— Я Дисмас! Дисмас! Прошу, не надо! Я просто делаю, что приказывает Варавва, и все. Мы никого не хотели убивать, только ограбить! Пощади! — умолял поверженный противник.

— Ну же, генерал, — выполз из-за спины Луция знакомый карлик. — Как тебе вкус победы? Пусти кровь этому поросеночку. За чем дело стало? Помнишь старые добрые времена? А? Ты же не забыл, как входит в живую плоть холодная сталь?

— Уйди, — сквозь зубы прошипел Луций, еле сдерживая себя, чтобы не прикончить скулящего на земле разбойника.

— Луций, остановись! Луций! — кричал Иисус.

— Луций, мой мальчик, — голос Марка пробирал до костей. — Я желал тебе только добра и, поверь мне, если ты хочешь спасти сейчас своего учителя, тебе как никогда нужно стать тем, кем ты являешься. Убив их, ты сотворишь благо.

— Не ты давал жизнь, не тебе ее забирать! — боролся за него Иисус.

— Не слушай его, он не так давно в мире людей, как я. Поверь мне. Убей Варавву и его помощников. Да, ты совершишь грех. Но иногда нужно поступать плохо, чтобы потом было хорошо. Ты все равно попадешь ко мне, так какая теперь разница? А они мерзавцы. Если ты их отпустишь, они не остановятся. Забрав их жизни, ты спасешь множество других.

Луций чувствовал запах крови и вкус победы, до его слуха доносился звук фанфар.

— Ну же-е-е-е… — по-змеиному зашипел карлик.

Лезвие бросилось вниз, несчастный вскрикнул, и наступила тишина.

— Нет, — еле выдохнул генерал и отошел в сторону.

Дисмас медленно открыл глаза. Острие гладия слегка порезало ему щеку, войдя в землю рядом с ним почти до половины. Иисус и ученики стояли в оцепенении. Остальные разбойники разбежались.

— Забирай своих и проваливай, пока я не передумал! — сплевывая в сторону, рявкнул Луций. Он подошел к Иуде и с силой пихнул его в грудь. — Развел костер?! Поел?! Отдохнул?! Придурок!

— А я тут причем?!

— Да успокойтесь вы, — попытался примирить всех Петр.

— Перестаньте, мы все в одной упряжке, — добавил Фома.

— Луций прав. При всем нашем к нему неуважении он спас нам сейчас жизни, а до этого предупреждал о том, что может произойти. Нам следовало прислушаться к нему. Если мы друг друга не хотим слушать, то как мы донесем до людей учение Господне? — успокаивал друзей Иаков.

В глазах Иисуса светилась радость: наконец-то его ученики пришли к взаимопониманию. Предначертано так было или нет, знал только Создатель. А он, сын Божий, мог только догадываться.

Глава XL ВОСКРЕШЕНИЕ

Сколько поразительных открытий можно сделать, если хоть иногда посвящать время погружению в себя. Всякий раз, когда у Понтия появлялась такая возможность, он уединялся в своей резиденции. Там ему не докучал утомительный и вездесущий первосвященник Каиафа. Там забывались постоянные судебные тяжбы и склоки между фарисеями и торговцами, знатью и чернью. И даже местным служащим, считавшим своим долгом сходить к нему на поклон, было отказано в посещении. Раньше прокуратор мечтал о всеобщем внимании, но теперь его мучили ужасные приступы мигрени, и минуты, проведенные в одиночестве рядом с верным псом, для него представлялись истинным блаженством. Он гладил любимца по косматой голове, а в его душе всплывали воспоминания о детстве, о том чудесном моменте, когда Луций нес домой маленького щенка.

— Как же его звали? Кажется, Рем, — сдвинув брови, напрягал память Понтий.

Позволить себе такие мгновения прокуратор Иудеи мог не слишком часто, хотя и имел, конечно, для этого все возможности. В минуты уединения он замечал даже самые незаметные мелочи, анализировал необычные или, наоборот, ставшие слишком привычными явления, осознавал невидимые связи между, казалось бы, никак не связанными событиями. Открытия поджидали его на каждом шагу. Понтий поднял руку, внимательно осмотрел запястье и пошевелил пальцами. Он не так стар, как выглядит, но за несколько последних лет он сильно сдал, превратился почти в старика. В свои неполные…

— Сколько же мне лет? Словно кто-то вычеркнул эту цифру из моей памяти. Интересно, что ждет меня после смерти? Нужны ли в загробном мире руки? И вообще, есть ли он, этот загробный мир? Есть, есть! — успокоил сам себя Понтий. — Ведь не могу же я уйти в никуда? Или могу?

Он почесал пса за ухом, тот благодарно положил морду ему на колено и тяжело, совсем по-человечески вздохнул. Вместе с ним вздохнул и Понтий, для которого время оказалось таким же двуличным, как и людская сущность. Стоило ему чего-то захотеть, и время превращалось для него в какую-то вязкую, как болото, метафизическую субстанцию. Оно тянулось клейким медом, а Понтий бился и бился в нем, пытаясь достичь своей мечты. Но едва ему удавалось заполучить желаемое, время начинало нестись, как стрела, выпущенная из лука, лишая возможности насладиться обладанием заветного приза. Так получилось и с должностью прокуратора: Понтий добился того, чего хотел, и теперь время так неумолимо мчало вперед, что даже тело не поспевало за ним и стремительно старело.

Понтия охватило острое чувство жалости к себе, и от этого в нем проснулась ненависть ко всем, кто его окружал. Всех до единого он считал бездушными и черствыми тварями, не желавшими понять его. Им не было дела до его страданий, тайных слез и мучительных раздумий в моменты бессонницы. Каждую ночь ему снился один и тот же сон: злобный горбун с разноцветными глазами и звериным оскалом, смеясь и напевая, стаскивал его за ноги с постели в бездну небытия — нескончаемый холодный тоннель, пронизанный стонами и мольбами о помощи. Каждый раз Понтий просыпался в ужасе, и сновидение долго не отпускало его. Прокуратор размышлял о своей судьбе, которая обязательно должна была привести к смерти. Богатый ты, бедный или вовсе раб — смерть едина для всех, она всех уравнивает. Понтий радовался каждому новому дню, освобождавшему его от ночного кошмара, но уже с самого утра начинал с все возрастающим страхом ждать захода солнца.