Империи. Логика господства над миром. От Древнего Рима до США - [63]

, не было никаких сомнений в том, что они в конце концов военным путем разделаются с Сербией; тогда речь шла бы уже о еще одной из многочисленных балканских войн, в которой региональная лидирующая держава пытается изменить расстановку политических сил в зависимости от своих представлений и интересов. Однако Россия, полагая себя защитницей славян на Балканах, а потому далеко раздвинувшая зону своего имперского влияния, начала поддерживать сербскую сторону, объявив для этого общую мобилизацию, что превратило мелкую империалистическую войну в большую и гегемониальную. Вследствие нее лидирующее положение Европы в мире подошло к концу.

Так как империалистические войны по сути своей ограничены пространственно, а гегемониальные, напротив, имеют сильную тенденцию к расширению конфликта и к вовлечению в войну все новых и новых регионов, становится ясно, что антиимпериалистические акторы имеют склонность к тому, чтобы сделать свою борьбу против имперского владычества составной частью какой-либо гегемониальной войны. Если это им удастся, то шансы на успешное отстаивание их политических намерений повысятся.

Как политическое, так и военное руководство Германской империи с самого начала осознавало, что конфликт между Веной и Белградом в случае немецкого вмешательства перерастет в большую гегемониальную войну, которая затем и в территориальном смысле уже не будет ограничиваться обычной для балканского региона империалистической войной. Если же все-таки пришлось бы расширить территориальные рамки войны, то следовало ее ограничить хотя бы по сроку, ведь полагали, что только так ее можно будет выиграть. Это была исходная точка плана начальника немецкого генерального штаба графа Альфреда фон Шлиффена, который предусматривал быстрый разгром Франции, чтобы затем все силы можно было сконцентрировать на противостоянии с Россией. Временное ограничение в перспективе становилось для Германской империи более важным, ведь при затяжной войне по геостратегическим причинам она должна была опасаться неудачи. При принципиально наступательном способе ведения войны в игру вводили дополнительное пространство для того, чтобы удерживать под контролем временной ход войны. Это была крайне рискованная партия, и когда стало ясно, что дело принимает серьезный оборот, в Берлине попытались остановить ход событий3. Однако в последние дни июля 1914 г. было уже слишком поздно. Австрии была оставлена свобода действий для ее ограниченной империалистической войны против Сербии в целях наведения порядка, однако условия, чтобы последняя не превратилась в гегемониальную войну с совершенно иными измерениями и последствиями, нежели империалистическая война на европейской периферии, в достаточной мере обеспечены не были4. А с переходом от империалистической к гегемониальной войне был утрачен и временной суверенитет.

Как раз на сербском примере еще раз хорошо проявилась разница между шансами на успех империалистической политики в Европе и на других континентах: в то время как США могли вести свои мелкие империалистические войны в Центральной Америке, в Карибском бассейне и, наконец, в акватории Тихого океана, не сталкиваясь с другими великими державами — разумеется, в ходе испано-американской войны 1898 г. они имели дело с одной державой, но не с коалицией великих держав5, — в Европе всякая империалистическая война подвергалась опасности перерасти в большую гегемо-

ниальную. Царская Россия также могла вести свои империалистические войны на Кавказе и в Средней Азии без опасения из-за них быть втянутой в гегемониальный конфликт. Только в Восточной Азии в связи с быстрым превращением Японии в державу с имперскими притязаниями было иначе, и война, которую русские в 1904 г. планировали как империалистическую, уже очень быстро превратилась в более крупную геге- мониальную, в которой они потерпели ряд тяжелых поражений, а позиции России в Европе пошатнулись[103].

Великобритания также могла вести свои империалистические войны так, чтобы при этом не задевать интересы своих гегемониальных конкурентов. Это касается как оккупации Египта, так и последовавшей за нею войны в Судане против Махди из Хартума[104]—этого, если угодно, самого раннего проявления исламизма, — а также англо-бурской войны в Южной Африке, когда германский кайзер в своей «крюгеровской депеше» высказал симпатию делу буров, однако фактической поддержки им не оказал.

Наибольшим для британцев был риск превращения империалистической операции в гегемониальную войну в 1898 г., когда экспедиционный корпус лорда Китченера у деревни Фашода в южном Судане наткнулся на маленький французский отряд капитана Маршана, и конкурирующие империалистические державы неделями стояли в готовности вступить в бой друг с другом6. Но в Африке компромиссы и отступления были возможны, а в Европе о них никто и думать не смел. Одновременно войны против гражданского населения в Африке, на Кавказе, в Карибском бассейне или же на Филиппинах можно было вести со всей жесткостью, а в Европе это вызвало бы волну протестов. Иначе говоря, в Европе все войны имели тенденцию к симметрии; вне Европы были возможны асимметричные формы боевых действий, в которых в полной мере сказывалось технологическое, а также организационное превосходство империалистических держав. Вследствие этого проблема imperial overstretch