Императив. Беседы в Лясках - [101]

— А какой фильм надо посмотреть, чтобы понять Польшу 20-х годов, времен ухода и возвращения Пилсудского?

— Наверное, такой хорошей одной картины не было. О том, как пришел Пилсудский, плохая картина была снята нашим крайним националистом Порембой[168]. Раньше была картина Кавалеровича об убийстве нашего первого президента, Нарутовича[169]. Очень хорошая картина, я помню, как ездил и общался с моими русскими знакомыми, как их удивляло, что в этой картине демократ показан как герой. Их стереотип, что демократ — это всегда мягкий человек, а человек с характером будет всегда диктатором. А здесь человек умирает за демократию, но не отступает. И этот героизм демократии — это красота, есть люди, которые отдали жизнь за то, чтобы власть не концентрировалась в одних руках. Поэтому это важная картина.

— А 39-й год, кроме «Катыни» Вайды, что еще?

— Тоже Вайды — «Хроника любовных происшествий» (1986) на основе книги Тадеуша Конвицкого[170], очень красивая картина, и его же «Лётна» (1959) о 1939 годе, о польской кавалерии против танков. Хотя это историческая неправда, никогда кавалерия не боролась против танков.

— Польша времен 1945–1953 годов, сталинские времена, трагедия того, что не состоялась та Польша, которую многие хотели видеть?

— Ну, конечно, «Человек из мрамора» (1976) Вайды.

— А из более поздней кинопродукции?

— Потом уже были преследования инакомыслящих, такой картины, которая бы более аналитически все это показывала, мы не сняли. А может быть, я сейчас просто не могу назвать. Наверное, не было такой выразительной картины об этом. Конечно, фильмы о том, что делали наши тайные службы, о преследованиях были.

— Таким образом, я думаю, что мы тех читателей книги, которые ее скоро прочтут, надолго «подсадим» на польское кино. Осталась польская литература XX века, которую надо читать, чтобы увидеть Польшу XX века.

— Ну, мы уже это выяснили раньше, но хочу добавить, что без Жеромского и, может быть, Бжозовского[171] не обойтись, это важно, чтобы на них обратили внимание.

— А какие книги Жеромского?

— Это, конечно, и «Пепел» (1902–1903), и «Канун весны» (1924) — то, что потом было экранизировано, Вайде не разрешили это снять, снял другой режиссер, Филип Байон, но уже после падения коммунизма, при коммунистах не разрешали эти книги трогать.

— А Бжозовского какие книги?

— «Пламя» (1908, рус. перевод— «Зарево», 1923), это его повесть, но я думаю, что лучше почитать его публицистику. Он был левых взглядов, но очень глубоким человеком. Что касается послевоенного времени, концлагерей, то об этом писал Боровский[172], он был левым коммунистом, но покончил с собой в коммунистические времена, как Маяковский, когда исчерпал все свои надежды. Это глубокая литература для меня, безусловно трагическая.

— А Конвицкого какую книгу вы посоветуете?

— «Маленький апокалипсис» (1979), которая была написана им уже под конец коммунизма, Коста-Гаврас[173] потом снял (в 1992 г.) фильм по ней. Это французская кинокартина о человеке, который хочет покончить с собой в знак протеста против коммунизма, но не может найти спичек, и ему не удается зажечь огонь. Довольно интересная и смешная книга, которая показывает последний период нашего противостояния.

— Были ли книги о 1980-х годах, которые остались в истории?

— Я бы таких не назвал, по правде. Ну Вильштайн, есть такой писатель, который об этом много пишет, потому что он был героем этого времени. Ему оказывает большую поддержку наше правительство, потому что он близок к Качиньскому.

— Но это скорее литература для внутреннего потребления?

— Я думаю, да. Я не чувствую в этом такого широкого взгляда… Конечно, есть еще Ян Юзеф Щепаньский[174], из писателей 70–80-х годов Корнель Филипович[175].

Ежи Гедройц

[]

— У меня остался один вопрос. Он касается Ежи Гедройца[176] и его роли для польского общества в том, что происходило.

— Это огромная роль.

— О нем Украина, несмотря на то, что он для нее много сделал, не знает почти ничего. Поэтому давайте поговорим о нем.

— Не удивительно, потому что это литовский аристократ, представитель Великого княжества Литовского, человек, который как эмигрант, уехавший из Польши в Париж:, после войны первым понял, что необходимо делать в этот период. Он создал круг интеллектуалов, очень влиятельных, которые решили полностью отойти от довоенной концепции Польши и вернуться к ягеллонской концепции Речи Посполитой разных народов. И он первый сказал — это было очень опасно, — что надо нам проститься с Вильнюсом, надо проститься со Львовом и сказать: они не вернутся. И не надо мечтать, что они когда-то вернутся. Мы должны вернуться на восток, но наша роль теперь совсем другая — мы должны помочь востоку, чтобы он добился своей автономии.

^{Аудиенция у Папы Иоанна Павла II, 2002 г.}

— И стал дружественным Польше?

— Конечно. И мы построили такую Центральную Европу. Но это был чистый поворот к ягеллонской традиции, в противовес традиции времени санации. Люди часто путают, потому что санация после смерти Пилсудского пошла абсолютно не в том направлении, в котором хотел Пилсудский, который был ягеллончиком. Он тоже об этом думал, и ему в этом не повезло.