Immoralist. Кризис полудня - [23]

В приступе наивности звоню в коммерческую справочную службу и спрашиваю, где, мол, у вас гей-клуб.

— У нет в поисковых словах слова «гей», — гордо отвечает мне девичий голос сквозь непрожеванный бутерброд, — и я не имею права давать такую информацию!

Адрес клуба в итоге сообщает младший брат, который прямо оттуда мне звонит. Он, как выяснилось, завсегдатай этого милого места. И нашел себе там жену — чемпионку области по бодибилдингу. Хорошая девушка, воспитанная, умная, чуть шире меня в плечах. Они в вечер знакомства оба туда пришли с целью найти себе однополую любовь, а нашли друг друга. И слава богу — с такой бабой можно смело по ночам шляться, она охраняет братца не хуже, чем местные геи памятник старинного зодчества — если что, всех убьет.

В клубе почти никого, по полу веселыми блохами скачут четыре пожилые женщины. Говорят, что лесбиянки. Выпив как следует, я оказываюсь на хате в компании самозародившейся из местной грязи девочки. Очень тупой, очень светленькой, очень маленькой.

Я смотрю на нее, и понимаю, что ничего не хочу. Вообще ничего. Впрочем, нет — я хочу спрятать подальше кошелек. А девочка щебечет, щебечет. идиотка. И убегает в ванную.

Улучшив момент, как опытный командировочный, прячу остатки денег в морозилку — под пельмени.

Девица, тем временем, вышла из ванной — блеклая роскошь белобрысой юности, уже с животиком, который, разросшись, станет роскошным брюхом, колышущимся при ходьбе и подпрыгивании.

Поняв, что мрачным выражением лица красотку не отгонишь, я, как истинный дикий азиат, начал жрать салат из кальмаров руками. Подумав немного, вытер руки о волосы и рыгнул погромче. Эффект был совершенно обратный — дева вопросительно подергала меня за конец и сказала, что хочет половых игр, а потом хочет в Москву, где станет Великой Певицей. И тут, продолжая дергать меня за торчащие части тела, она начала петь — жалобно и пронзительно, как болотный козлодой.

— Привет, привет, кому минет?! — неслось над прибалтийским туманом.

Я понял, что на минет надо соглашаться. Другого способа заткнуть юное дарование нет.

Тупо уставившись на ее макушку, на розовую кожицу, просвечивающую сквозь белые волосы, я видел мертвого Зуя, который в дыму чинит разъем компа задохнувшейся уже Юли, собственное лицо под равнодушно-глумливым прожектором на очередном приеме у пластического хирурга, первые седые волосы младшего брата. Горько-соленое, неудержимое время плеснуло из меня в два толчка — «До!мой!»

В Москву, где «люди не думают о смерти. Им некогда. Не верите?..»

Мне больше нечего тут делать — от города моего детства не осталось ничего. Меня тянет вернуться сюда, только вот возвращаться больше некуда. Здания, конечно, большей частью на месте, но детство — это не архитектурный план. Это вывески, кафе-мороженое-с-грушевым-сиропом, сарай-в-котором-повесился-курсант, кинотеатр, в котором до икоты напугался мультфильма про космических тварей, выедающих мозг. Ничего этого нет. Все другое.

Запахи. Запахи другие. Целлюлозно-бумажные комбинаты, десятилетиями сливавшие в реку свои фекалии, то ли умерли, то ли научились ходить на горшок. Вонь, накрывавшая потным ватником окрестные микрорайоны, ушла. За ней ушли косяки угрей, каждый год совершавшие свое мрачное паломничество по реке брюхами кверху. Роза ветров больше не распускается коричневым, будоражащим запахом крови — на мясокомбинате провели реконструкцию.

.В стене есть дверь. За ней длинная, заворачивающая за угол кишка, обшитая металлическими листами, дрожащими под ветром, грохочущими в ураган. Я выхожу за дверь, поворачиваю на север и чувствую, как вздрагивают ноздри. Этот запах я знаю. Так пахнет сильный, крепкий, злой самец. В дальнем углу длинного, нелепо спроектированного балкона остался пустой ящик. В нем жил мой умерший год назад кот.

Я принес его в седьмом классе. Рассматривая три мелко шевелящихся куска мяса, я выбрал того, который цапнул меня за руку. Кот стоил денег. Уплаченные деньги и родословная внушали почтение, но, как выяснилось, не гарантировали отсутствия у животного паразитов. Белый, молчаливый котенок с серым пятном на голове был в плачевном состоянии. На руках у меня навсегда останутся чуть различимые рубчики — этот от кормления котика трихополом, этот — от левомицетина, этот — просто так.

Больше всего коту обрадовался младший брат. Он пытался его сжечь, повесить и побрить. С тех пор, как кот чуть не выбил спящему братцу глаза, коту запретили вход в жилые комнаты. На балконе был сколочен крепкий ящик из ДСП, на кухне был выделен отдельный стул — обедающие давились от испуга, когда их крепко и уверенно похлопывали сзади лапой по плечу — «отдай!». Он не мяукал и не мурлыкал, никогда не подходил сам к людям. Соседка, зайдя позвонить, по наивности решила его потискать. Через долю секунды она увидела, как по руке ползет, срываясь крупными каплями с локтя, темный и теплый ручеек крови. Еле заметным движением плоской, похожей на змеиную, головы он прокусил ей локтевую вену. Родословную кличку увеличивающегося с каждым днем монстра выговорить не мог никто, и прозвучавшее «Сатана!» стало его новым именем.